— Послушай! — хватая мужа за руку, нервно вмешалась Верочка. — Давай согласимся! Я тебя прошу!
В ее глазах стояли крупные слезы.
— Ребенок в панике, — принялся терпеливо объяснять Норов, адресуясь в первую очередь к жене, но имея в виду и врачей. — Он боится больницы, боится палаты, операции, чужих людей. Он не знает, куда спрятаться. Он твердит, что ему больно, лишь потому что надеется таким образом отделаться от всего этого. Он не понимает, что тем самым приближает операцию…
Он старался говорить ровно и сдержанно, хотя внутри него все тоже ходило ходуном. Он понимал серьезность ситуации и то, как много берет на себя.
— Пал Саныч! — подал голос главврач. — Может, с точки зрения психологии вы и правы, но есть сугубо медицинские показатели!
— Вы же не врач! — резко поддержала начальника заведующая отделением.
— Я знаю своего сына, — повторил Норов.
Доктора переглянулись.
— То есть, вы отказываетесь от операции? — уточнил главврач.
— Да.
— Я прошу тебя! — взмолилась Верочка.
— Мы отказываемся, — твердо сказал Норов.
— Нам надо посоветоваться, — в замешательстве проговорил главврач.
Норов и Верочка вышли в коридор. Верочка схватила Норова за руки.
— Речь идет о жизни нашего сына!
— Поэтому я и не хочу, чтобы его резали!
Верочка расплакалась.
— Ну почему, ну почему все всегда нужно делать по-своему?! — восклицала она. — Почему нельзя хоть раз в жизни послушать других людей и поступить, как советуют они?!
Норов, не отвечая, отошел в сторону и невидящим взглядом уставился в окно. Через пять минут их вновь пригласили в кабинет.
— Необходимо, чтобы вы подписали бумагу об отказе от операции. Это означает, что всю ответственность вы принимаете на себя, — серьезно сказал главврач. Он не скрывал своей обеспокоенности.
— Где бумага? — спросил Норов.
— Вот, — главврач указал на документ, лежавший с краю.
Норов молча прочитал его, подписал и вышел вместе с рыдающей Верочкой. Ванька встретил их в палате таким отчаянным и умоляющим взглядом, будто ожидал смертного приговора.
— Операцию отложили, — сказал ему Норов, стараясь выглядеть веселым.
Невероятное облегчение отразилось на лице Ваньки. Он выдохнул, перекрестился и отпустил смятую простыню, которую комкал в кулаках.
Верочку и Ваньку оставили в больнице еще на два дня под наблюдением дежурного врача. Однако боли не возвращались. Показатели выровнялись, и в понедельник Ваньку выписали совершенно здоровым.
Ни Норов, ни Верочка так и не узнали, что было причиной внезапного приступа. Катя, которой Норов рассказал эту историю, отказалась задним числом поставить диагноз: она допускала и отравление, и какое-то случайное, преходящее явление, связанное с Ванькиным возрастом и его аллергическими реакциями.
***
Каменный забор был высоким, метра два с половиной и довольно длинным. Норов бежал вдоль него по темной пустой улице, твердя про себя инструкции Мари: сквер, справа от ворот, не через ворота…
Дождь усилился, стал крупным, холодным; ветер пригоршнями швырял его сбоку, норовя попасть в лицо; Норов быстро вымок. Из-за корсета дышать было трудно, он задыхался, но темп старался не сбрасывать, он и так безнадежно опоздал, Себастьян мог уже уйти. Спокойно, Кит, пятнадцать минут французы ждут. А вдруг сейчас уже двадцать минут одиннадцатого или еще даже полчаса? Часов он не носил, лезть за телефоном означало потерю времени. Вот и ворота! Не через ворота, Кит! Попробуем здесь. Какой он высокий, этот долбаный забор! Чертова любовь к готике! Могли бы сделать его хоть на полметра ниже! Я же не акробат, французскую их мать! Нет уж, ты допрыгни, Кит, если не собираешься прошибать его головой.
Забор украшала кованая металлическая решетка из черных прутьев с острыми наконечниками. Надо было допрыгнуть до прутьев и, ухватившись за них, подтянуться вверх. Он прыгнул, но с первого раза не вышло. Пальцы ударились о прутья, скользнули по каменной крошке наверху забора, и он сорвался вниз. Он устоял на ногах, но падение острой болью отдалось в сломанных ребрах, он выругался сквозь зубы.
Крошка прилипла к ладоням, он вытер их о мокрую куртку, собрался и прыгнул повторно. На этот раз он схватил прутья левой рукой, вцепился в них, подтянулся, ухватил правой, повис на руках, перевел дыхание и, упираясь ногами в каменную стену и одновременно подтягиваясь, полез наверх. Это было непросто и больно из-за ребер, но он справился.
Уже на заборе, мокрый от дождя и напряжения, он перебрался через острые пики, опять повис на руках, теперь уже с другой стороны и соскочил вниз. Он амортизировал ногами, даже присел, но боль снова пронзила тело, будто длинной толстой иглой.
Задыхаясь, держась руками за бок, он обогнул сквер по дорожке из щебенки, похрустывающей под ногами. В середине сквера смутно виднелись очертания какой-то статуи, должно быть, памятник основателю колледжа. Сквер упирался в глухую стену, без окон; освещение здесь на время карантина отключили. Было совсем темно и тихо, ветер за забором почти не ощущался; было слышно, как часто шуршит дождь по земле, по щебенке и по черной пожухлой старой траве лужайки.
С правой стороны, Кит, с правой стороны! Да помню, помню! Сюда. Где эта чертова дверь? Ага, вот! Норов потянул тяжелую металлическую дверь на себя, и она поддалась. Он рысью пробежал по освещенному единственной тусклой лампочкой коридору до кабинки туалета в самом его конце. Стучать не понадобилось, дверь при первых же его шагах распахнулась, и навстречу ему нетерпеливо выскочил высокий худой парень в трусах, футболке и кроссовках.
— Ты опоздал! — сердито набросился он на Норова. — Я тут чуть не околел в одном белье! Ты бы еще завтра утром заявился!
— Прости, — виновато зашептал Норов. — Извини, пожалуйста.
Парню было лет двадцать восемь-тридцать; он был темноглазым, темноволосым, с бородкой, довольно симпатичным, однако, в лице его было нечто необычное, не вполне нормальное. Такие лица можно часто увидеть у французских неформалов и порой — у бомжей. Должно быть, именно это Мари имела в виду, говоря о его «просветленности».
— Да ладно, — махнул рукой парень, быстро успокаиваясь. — Меня зовут Себастьян. Ты Поль? Enchanté!
Норов невольно подумал, что даже на том свете французы наверняка не смогут обойтись без церемоний.
— Оденешь мой комбик, — Себастьян показал на висевший на двери кабинки синий прорезиненный комбинезон. — Давай живее! Стаскивай с себя джинсы и свитер, а то взмокнешь!
Норов послушно принялся раздеваться. Себастьян в это время инструктировал его.
— Вот молния, да не дергай, она заедает, дай я тебе помогу. Теперь надевай маску и шапку. Колпак надвинь пониже, чтобы не было видно. Вот так. Бахилы не забудь, вот.
Чувствовалось, что он взвинчен; Норову захотелось его