Буба тосковал по Ваньке едва ли не больше Норова. Он искал его повсюду, бегал по комнатам, прислушивался к шагам, ждал, смотрел на Норова с мучительным вопросом, иногда садился и, задрав узкую, изящную голову, принимался жалобно скулить. Это было невыносимо, Норову и самому было впору завыть.
Несколько дней подряд он даже брал Бубу на работу, чтобы не оставлять в доме одного, гулял с ним вдвоем в парке и на ночь впускал в свою спальню. Но долго так продолжаться не могло. Он поручил охране вернуть Бубу заводчику, извиниться и отдать в качестве компенсации сумму, вдвое превышавшую ту, которую он заплатил при покупке.
Заводчик денег за Бубу не взял и просил передать, что так не поступают. Это Норов знал и без него.
***
Коридоры в новом здании госпиталя были широкими, со светлым полом и белыми стенами. Оказавшись под ярким светом, Норов уткнулся в бумаги и быстрой деловой походкой двинулся вперед.
Прорезиненный комбинезон был ему слишком велик, талия пришлась на уровень бедер и тяжелые штанины падали вниз водопадом, но свою маскировочную функцию он все же выполнял. Закрывавшая лицо маска и надвинутая на лоб шапка прибавляли ему уверенности, но он чувствовал, как бьется сердце, — примерно так же когда-то оно колотилось перед боем. Встретилась медсестра, катившая перед собой тележку с лекарствами, и еще врач. Оба были в комбинезонах и масках и приветствовали Норова поднятием руки; он махнул в ответ, не отрываясь от бумаг.
По обе стороны тянулись палаты, дверь в одну была приоткрыта, Норов, проходя мимо, увидел приглушенный свет внутри, кровати и медсестру, менявшую капельницу старой женщине.
Мари, нервно ожидавшая его, оказалась приземистой полненькой брюнеткой, лет 27 или около того. Сквозь маску Норов разглядел круглое лицо с нежной розовой кожей. Темные большие глаза под круглыми очками смотрели испугано. Из-под голубой шапки виднелись гладко зачесанные густые черные волосы, должно быть, она носила их длинными. Завидев Норова, Мари закивала с явным облегчением и, не задавая вопросов, быстро двинулась вперед; он шел следом, не отставая.
Они миновали еще одну дверь с кодовым замком и вышли на лестницу, перед которой за стойкой сидел темнокожий охранник в комбинезоне; все трое молча кивнули друг другу. Норов про себя отметил, что тут обходились без слов, как будто разговоры были запрещены. Вообще, атмосфера напоминала фильмы про больницы, в которых над пациентами ставили недозволенные эксперименты, и все боялись: и медики, и жертвы.
Они поднялись на второй этаж и перешли в другое крыло. Там была еще одна дверь с кодовым замком, а за ней — отделение с несколькими палатами. Возле последней палаты Мари остановилась, посмотрела на Норова, подняла руку, показав пять пальцев в перчатке. Он догадался, что это означает пять минут. Она вошла первой; он — за ней, с колотившимся сердцем.
В просторной палате горел ночник; в его рассеянном голубоватом свете стояли в два ряда койки, по три — в каждом. Две пустовали, остальные были заняты женщинами, насколько Норов успел заметить, старыми и очень полными. Одна почему-то лежала на животе, не двигаясь, неловко повернув голову и вытянув руки вдоль большого, бесформенного тела, накрытого простыней.
Кровать Анны находилась в самом углу, возле белой стены; рядом стояла капельница, тонкие шланги шли к неподвижной руке. Бледное лицо Анны с закрытыми глазами, обрамленное короткими темными волосами, на белой плоской подушке казалось в неестественном свете голубоватым и застывшим, — не живым. У Норова оборвалось сердце.
Словно почувствовав его присутствие, Анна пошевелилась и подняла веки. Он увидел огромные черные глаза, усталые и ввалившиеся; вдруг они вспыхнули и просияли, — она узнала его. Забыв про осторожность, он, срывая маску, метнулся к ней, схватил маленькую слабую ладонь, прижал к губам.
— Любовь моя…
Ком в горле мешал ему говорить и вместо слов вырывался лишь невнятный клекот.
— Я так ждала тебя! — прошептала она, не сводя с него счастливых, ласковых глаз, и сразу закашлялась. — Так ждала! Боялась, что тебя не пустят… и я… и я…
Она не могла говорить из-за кашля, потом чуть успокоилась, хотела продолжить, но вместо этого лицо ее вдруг сморщилось, стало детским и обиженным; голос дрогнул, по щекам покатились слезы.
— Я боялась умереть и тебя больше не увидеть!
— Нет, нет! — торопливо прервал он, сжимая ее слабую руку. — Мы будем вместе… Всегда и везде — вместе…
Она улыбнулась отрешенно.
— Главное, что ты пришел, — прошептала она. — Теперь все хорошо и совсем не страшно…
Ее дыхание было коротким, горячим; она произносила слова прерывисто и невнятно.
Он бережно обнял ее голову, коснулся губами ее бледной мокрой щеки, запавшей под остро выступившей скулой. Под чудными больными глазами и на выпуклых крупных веках виднелись темные прожилки. Ее полные губы, которые он так любил, были сейчас сухими и бескровными, с белым налетом.
Он слизнул языком налет с ее губ.
— Не надо! — улыбнулась она. — Ты заразишься.
— Вот и хорошо! Положат рядом.
Он дал бы разрезать себя на куски, лишь бы она не страдала, лишь бы жила и смеялась, пусть без него, только бы жила.
Мари коснулась плеча Норова, напоминая, что пора уходить.
— Désolé, — тихо проговорила она.
Огромные глаза Анны сразу потемнели от испуга. Она вцепилась в руку Норова, едва не опрокинув капельницу.
— Нет! — шепотом вскрикнула она. — Пожалуйста, нет!
Глаза Мари под круглыми очками тоже были влажными. Она шмыгнула носом.
— Месье, я прошу вас, — прошептала она. — Мы не можем задерживаться. Себастьян и я, мы оба очень рискуем для вас.
Норов сделал над собой усилие и встал с колен.
— Простите, — проговорил он. — Я иду.
Анна цеплялась за него своей слабой рукой.
— Нет! — просила она по-русски. — Пожалуйста, не уходи. Я же умру без тебя!
Он вновь наклонился к ней и коснулся губами ее больших сухих и горячих губ.
— Я приду завтра, — сказал он.
— Придешь?
— Да.
— Завтра это почти сегодня?
— Это скоро. Ты заснешь, проснешься, а я уже здесь.
— Я сейчас засну, чтобы скорее проснуться!
***
На обратной дороге Мари почти бежала. Он нагнал ее, нащупал ее руку в перчатке и порывисто пожал, она оглянулась на него и кивнула. В ее глазах под очками все еще стояли слезы.
— Я буду молиться за вас обоих, — прошептала она на прощанье возле двери.
Он не смог ответить, голос не слушался.
Себастьян в туалете, в трусах и его куртке, накинутой поверх футболки, метался из