–Но она-то не русская!
–Французская женщина, единственная дочь, с детства избалованная деньгами и положением отца, привыкшая к всеобщему вниманию. Она ждет, что все будут ею восхищаться, и жалеет себя за то, что окружающие ее недостаточно ценят. Посмотри, с каким превосходством она держит себя с тем же мужем! Не думаю, что она способна к глубокому раскаянию.
–Но с Жеромом-то она вела себя иначе! Она смотрела на него как влюбленная девочка. Кстати, Даниэль проговорился, что вчера вечером он уезжал, ты заметил? Будто бы за игрушкой для Мелиссы. Но он вполне мог в это время убить Камарка!
–Мог,– кивнул Норов. – У него был и мотив для убийства, и возможность. Уверен, что он догадывался об отношениях жены с Камарком. Он мог их выследить вчера, поехать за Камарком в Альби, уработать его монтировкой, затем сгонять домой, переодеться, прихватить плюшевого мишку и явиться к родителям Клотильды как ни в чем не бывало.
–По-твоему, он способен на такое?
–Почему нет? Он завистливый, мелкий, неумный человек, мечтает разбогатеть, попасть в круг крупной буржуазии. Клотильда для него – входной билет в другую жизнь, он боится ее потерять. Кстати, она мне поведала, что вчера за ними с Жеромом кто-то следил, во всяком случае, так ей показалось.
–Неужели это был Даниэль?! О чем она тебя попросила? Или это – секрет?
–Какие у меня от тебя секреты! Она попросила меня съездить сегодня с ней в дом, в котором они встречались с Камарком, и помочь ей забрать оттуда ее вещи. Опасается, что, если их найдет полиция, их связь получит огласку.
–А почему она не может сделать этого сама?
–Да потому что дом – чужой, он не принадлежал Камарку. Владельцы выставили его на продажу и доверили Камарку ключи. А он использовал дом для свиданий.
–Вот молодец!
–Ну да, ловкач. Клотильда боится, что ее там застукают.
–Ты поможешь?
–В таких просьбах нельзя отказывать.
–Ну, не знаю,– с сомнением возразила Анна.– Я бы, наверное, отказала. Все-таки влезать в чужой дом – это нехорошо…
–Поэтому она к тебе и не обратилась.
–Ой! – вдруг воскликнула Анна, просияв.– Я, наконец, поняла, кто похож на ослика! Как же я сразу не догадалась?
–Неужели все-таки я?
–Да нет же! Жан-Франсуа! Ну конечно!
–Жан-Франсуа? Не замечал.
–А вот Мелисса заметила, конечно, не осознанно, а бессознательно! Она же его любит. В выражении его глаз есть что-то грустное, как у ослика! Ты просто не обращал внимания.
–Так вот почему он носит длинные волосы! Он прячем под ними уши! Каков хитрец!
–Смейся, смейся! А знаешь, чему еще я удивляюсь? Как Жан-Франсуа может после Клотильды жить с Лиз?! Ведь они – такие разные!
–Расскажу тебе историю на эту тему. Я был знаком с одной голландкой, серьезной такой дамой, умной, волевой, самостоятельной, вполне обеспеченной. Она занимала важный пост в министерстве иностранных дел. Ей было лет сорок пять и у нее имелся друг, уже под шестьдесят, не то полковник, не то даже целый генерал, не помню точно. Они встречались раз в неделю для неспешного голландского перепихона: ну, знаешь, порнофильмы, секс-игрушки, всякая возня, сопение, взаимное лобзание гениталий, потом, глядь, и что-то получилось. Иногда ходили вместе в театр или в ресторан, все-таки люди образованные, с культурными запросами, платили, конечно, каждый за себя. Так они биографировали лет пять-шесть, и она уже готовилась к надежному браку с соответствующим серьезным контрактом, как вдруг он сообщает ей, что женится на другой! Не может быть! На ком?! На иммигрантке! Простой хохлушке, домработнице, без образования, и даже не сказать чтобы молодой и красивой. Ровесница чиновницы, полы в Голландии мыла, с детьми сидела, за немощными старухами ухаживала. Министерская дама в шоке, в слезах: как же так, Федя?! Не помню, уж, как его звали, пусть будет Федя. Что ты в ней нашел, изменщик коварный? А Федя ей в ответ: она – веселая и добрая. Хохочет, песни поет, обеды мне готовит, целоваться лезет, когда с работы прихожу. Мне, говорит, с ней тепло, а с тобой – нет. Бедная чиновница чуть не свихнулась с горя. Когда я с ней познакомился, она ходила по психологам, восстанавливала душевный баланс.
–Мужчины нередко предпочитают простых женщин сложным,– задумчиво согласилась Анна.
–А мне вот всегда было скучно с малообразованными женщинами, – признался Норов. – Удивляюсь Пушкину, влюбленному в свою жену, не прочитавшую ни одной книги. Руссо жил с какой-то коровницей, да и Гете – со служанкой. Интересно, чего в этом больше: слабости или, наоборот, самодостаточности? Как думаешь?
–Мне кажется, слабости. Умный, уверенный в себе мужчина не женится на глупой женщине. Правда, тут есть существенная разница: жена Пушкина его не любила, а Лиз очень любит Жана-Франсуа, заботится о нем…
–Да, он в этом очень нуждается. А знаешь, в чем они с Клотильдой похожи? Оба хотят, чтобы их любили больше, чем способны любить сами.
–Поэтому они и разошлись?
–Наверное. Но, между прочим, Лиз с Клотильдой не такие уж разные. Обе сильнее характером, чем Жан-Франсуа. У французов вообще это довольно часто встречается.
–Что женщины – сильнее мужчин?
Норов кивнул.
–Ты обращала внимание на их походку?
–На женскую или на мужскую?
–И у тех, и других.
–Честно говоря, нет. А что в ней интересного?
–Многие женщины во Франции ходят решительно, выворачивая наружу носки, наступая с пяток, это вообще-то всегда считалось мужской поступью. А мужчины, наоборот, часто косолапят, подгибают носки, и даже колени при ходьбе держат внутрь, как девочки, будто стесняются себя. Французские женщины агрессивнее мужчин. Если ты здороваешься с незнакомой парой на улице, будь уверена, что мужчина вежливо ответит, тогда как женщина может лишь посмотреть с вызовом и промолчать.
–Как любопытно. Получается, они не удовлетворены своей жизнью?
–Говорю тебе: госпожа Бовари!
* * *
Лиза уезжала в начале июня. Ее семья, вместе с несколькими другими еврейскими семьями сначала поездом направлялась в Москву, а оттуда – самолетом в Израиль.
Последние недели прошли в отчаянии и горячке, они были особенно несчастливыми. Норов то дулся на Лизу, изводил ее упреками или обиженным молчанием, то вдруг, придя в себя, со стыдом просил прощения за то, что так ее мучает. Лиза почернела и исхудала, ее большие веки потемнели, а черные глаза лихорадочно блестели. Норов