Почти в каждом крупном городе «Хроник» у него имелась своя тайная база. Как правило, это была какая-нибудь крыша с хорошим видом на окрестности и в меру удобным креслом. Увы, в Никамедии приходилось обходиться фургончиком. Лучший вид тут был на крыше дворца императора Рахетии, а туда Веленбергербег не собирался ступать даже тайком.
Вдруг ход его мыслей насчёт грядущих событий — следовало отправиться в Амбваланг и как можно скорее — прервали. В дверь фургончика постучали. Вежливо, аккуратно и даже как будто смущённо. Фанаты так не стучали, хотя Веленбергербег всё равно убедился на всякий случай, что посетитель у него всего один. Судя по тому, что он увидел — разговор предстоял быть интересным.
— Заходи, — отпирая дверь, пригласил он.
Гостем оказался человек с пронзительными, глубокими серо-голубыми глазами и светлой шевелюрой. На плече виднелась нашивка с изображением цветка магнолии. Звали его Оулле, и хотя он выглядел молодо, его глаза, мимика и жестикуляция не соответствовали возрасту. Даже в игре с бесконечными фильтрами и условностями эта деталь была заметна. Такое противоречие во внешности не сильно смутило фокусника. В Рахетии хватало подобного рода людей, казавшихся вне возраста.
«Будь проклят тот идиот, который придумал посылать сюда людей с ПТСР», — подумалось Веленбергербегу мимоходом.
— Я х-хотел спросить, — явно смущаясь гостеприимности, начал рахетиец.
— Ну конечно. — Веленбергербег предложил вина, но, как это частенько бывало, от него отказались.
— Как вы можете поддерживать это всё? — на удивление прямо спросил Оулле, тем не менее то ли не в силах, то ли не желая конкретизировать свою мысль.
— Поддерживать? — удивился фокусник, хотя на самом деле понял суть вопроса. — Кто тебе сказал, что я что-то поддерживаю?
— Идёт война с Заводным городом и…
Веленбергербег остановил его жестом и цокнул языком.
— Да. И это, скорее всего, последняя война Рахетии. В каком-то смысле я здесь и вправду из-за неё, но поддерживать… Нет уж — уволь.
— Но тогда почему вы здесь?
Ответ прозвучал сразу же и без всяких раздумий. Его, главным образом для самого себя, фокусник вывел уже давно. Даже ему приходилось напоминать такие вещи.
— Из-за таких, как ты. Из-за тех, кто уже задаётся вопросами насчёт происходящего. — Веленбергербег отпил вина и криво усмехнулся. — Или, полагаешь, мне следовало притворяться, что вы все до последнего — злобные гриферы?
— Кто? — не столько растерянно, сколько с видом человека, тщательно запоминающего новые слова, уточнил Оулле.
— Гриферы — те, кто злонамеренно портит другим игру, — пояснил фокусник. — Некоторые полагают, что синонимом этого слова является «рахетиец». А ты что думаешь?
— Думаю, что они правы, — честно ответил рахетиец, теребя нашивку, будто хотел её оторвать здесь и сейчас.
— Мне, как постороннему, сложно спорить с этим. — Веленбергербег покачал головой. — Но если ты думаешь, что это так, и испытываешь на этот счёт сугубо негативные эмоции — почему ты ещё здесь?
— Из штормтрупперов не уходят.
— Никогда не задумывался почему? — понаблюдав некоторое время за покачивающимся бокалом с рубиновой жидкостью в руке, поинтересовался фокусник. — Почему жандармы Фрасции могут подать в отставку и уйти, навсегда оставшись почетными рыцарями? Почему ганзейская Золотая дюжина на самом деле насчитывает почти полтысячи членов? Но только не штормтрупперы.
— Наша клятва бессрочна, — процитировал присягу Оулле.
— Очень удобно, как по мне. Я много путешествую, и сделал одно интересное наблюдение, послушаешь?
— К-конечно.
— Честные люди редко об этом своём качестве заявляют во всеуслышание. Не потому что боятся или стесняются. Нет, причина совсем не в этом. Для них это норма, постоянная часть их жизни. Скорее они расскажут о ситуациях, когда пришлось поступиться своими принципами.
— Выходит, о чести рассуждают только негодяи? — призадумался рахетиец.
— Ну-у-у, не всегда. — Фокусник лукаво улыбнулся. — Не стоит красить мир в чёрно-белые цвета. Но чаще всего это, увы, именно так.
— Вы… — Оулле резко замолчал.
— Продолжай.
— Вы тоже рассуждаете о чести.
— В этом нет никакого противоречия или исключения из правил. Я много раз нарушал свои обещания и не собираюсь останавливаться, пока жив. Вот, например, вскоре я брошу вызов старому другу. — Веленбергербег помрачнел. — Ни много ни мало в мои планы входит разрушить его мечту. Сюда меня привело желание буквально разложить рахетийское общество. — Он резко приокнчил бокал вина. — Не питай иллюзий на мой счёт. Не создавай себе ложных кумиров.
Некоторое время они молчали. Веленбергербег знал об этом своём свойстве. Почти все его собеседники, особенно из числа внезапных гостей, брали перерывы на «подумать». Признание, последовавшее затем, тоже не вызывало особого удивления. Скорее оно являлось хорошей характеристикой о проделанной работе.
— Я хочу покинуть Рахетию.
— Не то чтобы в мои планы входило мешать или отговаривать тебя, — отшутился фокусник.
Помочь-то он мог. Массой различных способов. Но ни один из них, даже самый изощренный или дорогой, не мог сработать без должного желания с «другой» стороны. Это означало, в том числе, что важным элементом являлись отнюдь не деньги и связи.
— Не знаю что делать и, — Оулле смутился, — боюсь мести Эвиденцбюро.
— Как же, как же, наслышан. До сих пор удивляюсь, почему не Гестапо. Что ж, могу тебе помочь, но не просто так, разумеется. — Веленбергербег выдержал хитрую, полную загадочности паузу. — Ты кое-что мне пообещаешь. — Он пристально посмотрел на рахетийца. — Никогда впредь не заниматься чем-то синонимичным слову «грифер», пойдёт?
— Да! — с готовностью выпалил рахетиец.
— Прекрасно. Тебе поможет один мой… — фокусник вздохнул и улыбнулся сам себе, — друг и в каком-то смысле ученик. Его зовут Фалайз…
После обсуждения некоторых деталей, но прежде, чем разговор завершился и их пути разошлись, Веленбергербег, хмурясь, спросил:
— Надеюсь, ты осознаёшь, с какой аккуратностью и осторожностью тебе следует действовать? Не пойми меня неправильно — я не желаю Рахетии зла.
— Я тоже.
Тем не менее фокусник продолжил свою мысль.
— Рахетия — замечательная страна с замечательными людьми. Смелыми, преданными, я даже не побоюсь сказать — это страна идеалистов. — Он вздохнул и, немного помолчав, продолжил: — Жаль, что идеалы оказались не так замечательны, как люди, их впитавшие. И всё же, если этот край погрузится в пучину гражданской войны — быть беде.
— Просто хочу уйти, —