– Она делала так раньше?
Все это кажется мне нереальным. Маленькие зарисовки из жизни моей матери потихоньку заполняют зияющую пустоту.
– Не так. Однажды она пыталась себя заколоть. Задолго до того, как я стала здесь работать. В сущности, в то время здесь действовал совершенно иной режим, а эти корпуса еще даже не были построены, но это было ужасно. До сих пор никто не может понять, где она смогла раздобыть тот кусок стекла. К счастью, сестры вовремя оказали ей помощь, да и рана оказалась неглубокой.
Я снова перевожу взгляд на голую стену, где прежде висело зеркало. Хоть я и далека от того, чтобы ощущать жалость, у меня возникает вопрос – до какой степени отчаяния нужно дойти, чтобы с такой силой размозжить себе голову о зеркало? И почему – спустя столько лет? Почему сейчас? По спине пробегает дрожь. Почему она сделала это ночью, в один час тринадцать минут? И почему в тот миг я проснулась, охваченная смятением и ужасом?
– Пойдемте, я покажу вам зону арт-терапии. Патрисия проводила там много времени. Мне кажется, это ее успокаивало.
Я рада покинуть эту опустевшую палату. Не хочу представлять себе ее лежащей на этом матрасе ночь за ночью, все эти годы. Я всегда считала, что она была совершенно потеряна для мира и ее просто мыли и переворачивали, но теперь для меня очевидно – все было не так. Фиби мне об этом не рассказывала. Она ведь побывала здесь несколько раз. Наша мать волновалась во время этих визитов? Почему Фиби ничего не сказала? А я хотела бы знать? Вероятнее всего, нет, если начистоту. Но все, что раньше казалось мне непреложным, теперь придется пересмотреть. Почва у меня под ногами вдруг становится зыбкой.
Когда мы входим в обширное помещение, в котором проходит занятие по арт-терапии, я впервые вижу пациентов. Восемь или десять женщин разных возрастов сконцентрированы на своей работе. Негромко играет какая-то ненавязчивая поп-музыка. К нам с улыбкой оборачивается женщина с длинными седыми волосами, закрученными в узел, на шее которой висят объемные бусы и лента с бейджем. Даже без бейджа сомнений в том, что она и есть арт-терапевт, у меня бы не возникло.
– Патрисии здесь нравилось, – говорит Джулия. – Честно говоря, здесь нравится всем. Это самое спокойное место во всем корпусе.
В помещение заглядывает другая медсестра:
– Джулия? Можно тебя на два слова? У меня трудности в шестой палате. На секундочку.
Джулия виновато смотрит на меня.
– Вы можете пока взглянуть на работы. Некоторые из них довольно впечатляют.
Когда она уходит, я, испытывая неловкость, принимаюсь разглядывать помещение, гадая, где она могла сидеть, рисовала ли что-то, пыталась ли нарисовать своих детей. Я вспоминаю рисунки Уилла на стенах. Неужели он тоже обречен познакомиться с призраками той ночи? Фиби в самом деле рассказала ему? Или он подслушал? Я искоса поглядываю на женщин, занятых творческим процессом. У каждой из них свои сложности. Все они травмированы. Я похожа на них? Эти маленькие временные провалы. Чем я заполняю их? Стою, склонившись над кроватью своего ребенка? Неужели мне суждено повторить ошибки прошлого? Мой день рождения совсем близко. Я измотана. У меня что, случится короткое замыкание? Как у нее?
– А раньше приходила другая.
Голос заставляет меня вздрогнуть. Возле меня откуда ни возьмись возникает женщина с обвисшей кожей лица и тяжелыми мешками под глазами, темные волосы ее уже тронуты проседью стального оттенка. Она непрестанно переминается с ноги на ногу, и вокруг нее прямо-таки клубится энергия. Тревожное расстройство? Возможно. На пальцах незнакомки засохла краска, а на голубом свитшоте застыла белая клякса. Никакого бейджа. Значит, одна из пациенток. Одна из товарищей моей матери.
– Простите? – обращаюсь я к ней.
– Дочери Пэт. – Незнакомка отыскивает взглядом мои глаза. – Ты больше на нее похожа, чем другая. У тебя ее глаза. Я Сандра. – Она улыбается. Зубы у Сандры на удивление хорошие. Быть может, она моложе, чем кажется? – Та, другая, была непохожа.
Джулия еще не вернулась, а медсестру и арт-терапевта наше общение явно ни капли не тревожит, поэтому и я не вижу поводов для волнения. Все эти годы я считала, что моя мать содержится в учреждении для уголовников-психопатов, поэтому мне сейчас сложно свыкнуться с мыслью, что эти люди, в сущности, просто больны.
– Моя сестра, Фиби? Верно, мы совсем не похожи.
Лицо Сандры омрачается, но затем она снова поднимает на меня взгляд.
– Хотите посмотреть мои рисунки?
– С удовольствием.
Сандра расположилась одна в углу комнаты, в отдалении от остальной группы.
– Мы всегда оставляли местечко для Пэт возле меня. Иногда я называла ее Пэтси. Как героиню «Красиво жить не запретишь». Мне нравится этот сериал. Пэтси обычно наблюдала за тем, как я рисую. Даже тогда, когда была не здесь, – Сандра стучит себя по лбу, – где бы она ни была. Где-то, черт возьми, она точно была, но только не здесь. Мне кажется, здесь ей не нравилось. У нее становилось странное лицо. Зажатое, понимаешь? Я всегда радовалась, когда она возвращалась.
Я отлично знаю, о чем она говорит. Я помню это «зажатое» выражение лица, когда мама смотрела куда-то в пространство. Это выражение было на ее лице и той ночью – Ах, вот ты где – когда она открыла дверцу чулана.
– Смотри. – Сандра извлекает несколько своих работ из шкафа. Они написаны на досках – совсем не похожи на волнистые листы бумаги, покрытые темперой, которые Уилл приносит домой из школы. Рассмотрев работы Сандры, я остаюсь под впечатлением. Они и в самом деле очень хороши. Яркие цветы и абстрактные бабочки. – Люблю лето, – поясняет она. – Если бы всегда было лето, у меня с головой все было бы в порядке. Понимаешь, о чем я?
– Думаю, да, – отзываюсь я. – Моя мать, наверное, никогда не рисовала?
– Не совсем. – Сандра украдкой бросает на меня взгляд. – Я не стала показывать это той, другой. Как ты говоришь ее зовут? Фиби? Мне она не понравилась. Но тебе, Эмма, я покажу.
– Благодарю. – Внезапно замявшись, я сдвигаю брови. – Откуда вы знаете, как меня зовут?
Я более чем уверена, что Джулия не произносила моего имени. По крайней мере, здесь.
– Та, другая – Фиби… – объясняет Сандра, копаясь в шкафчике, – она была с хитрецой. Только вот ей было невдомек, что я умею читать по губам.
– Простите, я не