Чуть не расхохотавшись, я отвечаю:
– Мне так бесконечно далеко до «хорошо», Миранда. Так что если ты не возражаешь, я предпочла бы приступить к созерцанию обломков своей жизни.
Миранда не сходит с места.
– Хочешь кофе? Выглядишь ты так, что кофе тебе точно не помешает.
– Мне не помешают кое-какие ответы. И мне необходимо, чтобы ты отвечала честно – я ничего не стану предпринимать по этому поводу, мне просто нужно знать. Это ты расцарапала ключом мою машину и оставила записку, в которой обозвала меня сукой? А потом разрезала мою шину и оставила в Гугле фальшивые отзывы обо мне?
Зрачки Миранды расширяются.
– Нет, я этого не делала. Если это Паркер так сказал, то это как раз в его стиле…
– Нет-нет, он ничего такого не говорил, это просто мое предположение…
– Это не я. Я могу понять, почему ты так решила, но я правда ничего не делала. – Миранда забирает у меня из рук небольшую коробку с моим имуществом. – Может, во время развода я и вела себя как идиотка, только я не идиотка. Ты выглядишь ужасно. Идем.
Двадцать минут спустя мы уже сидим в модном баре- ресторане, который предлагает гостям уединенные кабинки, так что никто здесь не станет пялиться на мою испачканную кровью одежду. Этот сюрреалистичный день становится все более странным. Я обедаю с Мирандой Стоквелл. А жалеет меня она. Времена меняются так быстро!
Мы заказываем по чашке кофе и по сэндвичу с ростбифом, а я беру еще и большую порцию бренди – мне это необходимо, чтобы рассказать Миранде, как прошло мое утро. Мне совсем не хочется есть, но Миранда настаивает – в особенности когда я добавила к заказу бренди, к тому же, мне еще предстоит садиться за руль, так что, вероятно, поесть все-таки нужно. Энергия. Мне определенно не хватает энергии. Я запихиваю в себя куски пищи, пока Миранда говорит. Для меня настоящее откровение – услышать ее версию истории с разводом, но кажется, во всем этом есть смысл.
– Я ожидала, что он будет вести себя, как взрослый, – говорит она. – Вместо этого я позволила ему завести себя, словно механическую игрушку, и играть со мной в такие игры, что все решили, будто я свихнулась. Он довел меня до такого состояния, что я, поскандалив с ним по телефону, отправилась домой его разыскивать, а когда я ушла, Паркер заплатил кому-то из прислуги, чтобы те порезали все его вещи и представили дело так, будто это все я. Много еще было всякого в том же ключе, пока я и сама не начала верить в то, что сошла с ума. Безработная, психованная, почти сорокалетняя женщина с нервным расстройством.
– Это можно сказать о нас обеих. – Я поднимаю свой бокал с бренди, пока кофе остывает.
– Он ведь сделал все, чтобы наши мальчики остались с ним. Они ему вообще не нужны, просто он хочет, чтобы они не достались мне. Он хочет, чтобы дети меня возненавидели. И после этого сумасшедшая – я? Слава богу, мои мальчишки – умницы, теперь я это понимаю. Они купили себе по одноразовому телефону, храни их Господь, так что теперь могут разговаривать со мной, не посвящая в это отца. Я стараюсь не говорить им гадости о нем – я и так чувствую себя ужасно из-за всех наших дрязг и из-за того, через что мы, родители, заставили их пройти. Но Господь мне свидетель – это сложно, потому что Паркер – долбаный психопат.
– Почему ты вышла за него?
Мой разум наполовину здесь, а другая его часть занята изучением больших часов, стилизованных под вокзальные, в центре зала. Стрелка перепрыгивает на 2.15. Я потягиваю бренди, и голос Миранды доносится до меня, словно из-под воды. «Ах, вот ты где», – слышу я собственный шепот, когда стрелка перемещается на 2.20. На миг у меня перед глазами встает тьма, и мне начинает казаться, что я – это моя мать, или она – это я, но затем я возвращаюсь в бар, где Миранда рассуждает о том, каково это – быть юной и впечатлительной, и каким привлекательным был тогда Паркер.
– Кажется, я схожу с ума, – неожиданно сообщаю я. – Это не просто расстройство. У меня едет крыша. Это у меня в крови. В генах. Как еще сказать. Семейное… Мой очаровательный супруг тоже так считает.
Я бросаю взгляд на Миранду, ожидая услышать дежурные банальности, но она молчит. Просто слушает.
– В глубине души у меня такое ощущение, – продолжаю я, – что кто-то охотится на меня и хочет навредить моей семье. Из-за этого я перестала спать. Но я уже начинаю думать, что правы они, а все проблемы – в моей голове. Может, это себя я так боюсь. Знаешь, я понятия не имею, не я ли толкнула свою сестру под тот фургон. Не думаю, что это я, но знать наверняка не могу. Наверное, должно быть какое-то определение безумия, правда? На прошлой неделе, когда я собиралась везти Уилла в школу вместо Роберта, тот вышел на крыльцо за молоком и порезал ногу об осколки разбитой бутылки. Я тогда сказала, что это, скорее всего, проделки местных подростков. Но слишком уж много совпадений.
– Что за совпадения? – Миранда тоже откладывает в сторону сэндвич. – Я не догоняю.
– Моя мать хранила в кухне все наши молочные бутылки – в некоторых еще оставалось прокисшее молоко – сложенными в штабеля у стены. Она не выставляла их наружу. Говорила, кто-то может разбить их и тогда мы можем поранить ноги и придется пропускать школу. – Подняв взгляд на Миранду, я отпиваю еще бренди. – Именно это и произошло с Робертом, а я ведь знаю, что на крыльцо за молоком он всегда выходит босым. Я не спала. Мне нужно было попасть в школу. Я думала о своей матери, и, должно быть, эта ее навязчивая идея послужила чем-то вроде вдохновения для моего собственного безумия. Наверное, я сама и разбила ту бутылку, зная, что Роберт обязательно наступит на осколки.
– Или, – предполагает Миранда, – кто-то другой разбил твою бутылку и это просто