– Жители срединной границы нарушили закон гостэприимства и устроили засаду. Я хочу вырэзать их до послэднэго. Если ты и твое войско сдэлаэтэ это, я поклонюсь тэбэ, а мое плэмя присягнет на вэрность.
Змей погладил заросший щетиной подбородок. Шляхи обыкновенно растили бороду и заплетали ее в косы, если не случалось какого горя, как у этого вот Стрепета. Тогда они носили бороду и волосы распущенными до тех пор, пока те не сваляются в паклю. Либо пока не завершат дело, заставившее принести обет. Змею эта традиция не нравилась тоже, и он бороду брил. Да и росла она плохо, если уж по-честному.
– Ты не можешь торговаться со мной. Тебе нечего предложить. Твои воины станут моими так или иначе, а тебя я могу убить, а могу миловать, если будешь благоразумен.
Стрепет ухмыльнулся в спутанную бороду: он тоже был неглупым вождем.
– Но ты все равно согласишься, – сказал он. – Потому что любишь сражаться.
Змей рассмеялся и по-дружески пихнул Стрепета в плечо. Тот едва не вскрикнул от резкой боли, но сдержался. Быть может, именно эта выдержка и решила исход переговоров.
– Добро. Мы отправляемся на запад в полдень, и не вижу худого, если путь ляжет через границу. Даю тебе слово, Стрепет, что вырежу всех, кто посмел оскорбить тво… – Змей нарочно выделил слово: – Моих воинов.
Стрепет вмиг постарел, осунулся. Из темных глаз пропала жизнь, а свалявшаяся борода повисла мокрой тряпкой. Он положил ладони перед собой и, превозмогая боль под ребрами, наклонился вперед. Чело коснулось рук, и внутри что-то оборвалось. Стрепет вытолкнул из самой груди:
– Да будэт так… вождь.
* * *
Забота шляхов о чести всегда забавляла Змея. Своих людей он воспитывал иначе: будешь покорен – получишь награду; ослушаешься – отправишься кормить смрадников. Ему не было дела до того, кто и почему нанес Иссохшему Дубу оскорбление. Куда важнее было наградить воинов, примкнувших к нему добровольно. Да и потешить себя битвой не помешает…
Однако что-то после разговора со Стрепетом тревожило Большого Вождя. Нет, новое племя слишком мало, чтобы нести хоть какую-то угрозу. И обманывать они тоже не станут – не позволит пресловутая честь. Отчего же что-то бередит сердце?
Змей долго разглядывал стену дождя в том направлении, в котором скрылись Стрепет и Брун, но не получил ответа. Скоро шляхи вернутся вместе с соплеменниками, примкнут к войску, и уже вместе они двинутся на новую землю, отделенную пока что от Мертвой границей. Предстоящая битва горячила кровь, взбудораженное тело жаждало действия, и Змей не стал отказывать себе в удовольствии. Оставив за главного Шала, он отправился к рабыням.
Из шатра не доносилось ни звука. Прежде бабы голосили, если кто-то из них расплачивался за глупость, но нынче усвоили, что Змей не любит криков, и оплакивали сгинувшую подругу тихо. Вождь кивнул сторожам и зашел внутрь.
Ясно, что навстречу ни одна из женщин не кинулась. Напротив, сжались в комочки, каждая надеялась, что ее сегодня минует честь возлечь с господином. Однако принуждать еще кого-то у Змея желания не было. Хотелось ласки и покладистости… Он безошибочно ткнул в приглянувшуюся рабыню:
– Лада-ладушка, чем сегодня меня порадуешь?
Рабыня поднялась, а остальные едва слышно выдохнули.
Чем она привлекала его больше прочих, Змей и сам не ответил бы. Красотой? Когда-то рабыня и впрямь была хороша, но годы взяли свое. Ладу Змей возил с собой уже давненько, ни одна из шляшенок, угнанных с нею вместе, не дожила до нынешнего времени. А эта вот, смирная и покорная, все не умирала. Быть может, именно ладным характером она тешила хозяина? Да нет же, ему, напротив, нравились дерзкие невольницы, с которыми можно сразиться, прежде чем взять. Лада никогда не царапалась, не подавала голоса, пока ее не спросят, и исполняла каждый приказ, будь он сколь угодно отвратительным. Раз, пожелав испытать покорность женщины, он велел ей ублажить десять своих воинов разом. Надеялся поглядеть, как изголодавшиеся мужи покалечат, а может, и убьют ее… Лада и не пикнула, когда ее окружили крепкие мужи. Лишь глядела на Змея, стоящего поодаль, и ждала. Дождалась: вождь сам не позволил свершиться расправе и по сей день гадал, отчего поступил так. Уж точно не из любви – с этим проклятием Змей знаком не был.
Лада подошла, робко улыбнулась и взяла его за руку. Потянула к вороху подушек, брошенных в шатре именно ради такого случая, уложила и взялась за пояс. Освободив господина от штанов, склонилась над пахом.
– Нет, не так.
Брезгливостью Змей не страдал, и то, что Лада с вечера ублажала ближника, его не заботило. Но хотелось иного.
– Твоя воля, господинэ…
Лада растянулась рядом и задрала подол юбки. Лицо ее оставалось безучастно, как и тогда, когда она стояла на коленях перед Шалом.
– Нет.
Рабыня встала на четвереньки.
– Тьфу, дурная баба!
– Чего жэ ты желаешь, господинэ?
– Сядь.
Она подчинилась и села на пятки, так как хозяин не любил, чтобы рабыни по-шляховски перекручивали ноги. Змей брезгливо осмотрел ее, но не нашел, к чему придраться. И тогда, поддавшись наитию, положил голову на колени Ладе и велел:
– Волосы мне чеши.
Та закаменела, но выполнила и это. Кто-то из женщин подал гребень, зубцы скользнули по волосам, слишком светлым для шляхов.
Скоро неясная тревога оставила Змея, он задремал и, разомлев, спросил:
– А что, Лада-ладушка, доноси ты мое дитя, сейчас чесала бы его так же?
Рука рабыни дрогнула, гребень вырвал несколько волосков.
– Того нэ вэдаю, господинэ… Если бы ты приказал, да.
Змей довольно хмыкнул. Многие рабыни ходили брюхатые после ночей с ним, но ни одна не разродилась. Месяц-два, самое большее – полгода, и чрево выталкивало из себя еще не сформировавшееся чадо. Змей не поднял на руки и не оплакал ни одного из них, потому что сам сделал все, чтобы его семя сгнило. Сам пришел к лесной ведьме. Давно, еще в других землях. Сам потребовал зелье, что оборвет его род. Так и вышло.
Лада носила под грудью дитя дольше всех. Почти восемь месяцев. Тогда в первый и в последний раз в жизни Змей ощутил что-то, но был то страх или счастье, так и не понял.
Конечно, она извергла из себя мертвое дитя. И убивалась так, что Змей даже не стал наказывать рабыню за побег: гонимая болью, она ухитрилась обойти караульных и отдалиться от лагеря. Когда же ее, окровавленную, отыскали, ребенка