Они по-прежнему не спали друг с другом. Вначале тело другого оставалось чужим. Но и тогда, когда они снова друг к другу привыкли, все ограничивалось ласковыми прикосновениями при пробуждении, во время прогулки, за столом или в кино. Вначале он думал, что близость еще придет и будет еще прекраснее. Потом он уже стал сомневаться, действительно ли она придет, действительно ли будет прекрасна и, собственно, хотят ли они еще этого. Или он уже не способен? За те годы, в которые их брак был покрыт золой, он провел с другими женщинами две ночи: одну – с переводчицей, другую – с одной из коллег, обе ночи – после больших возлияний, с глубоким и тягостным утренним отчуждением; случались и моменты безрадостного самоудовлетворения, большей частью в гостиницах, во время поездок. У него что, разрушилась естественная связь любви, желания и соития? Он что, стал импотентом? Чтобы доказать себе свою потенцию, он попытался прибегнуть к самоудовлетворению, у него не получилось.
Или его жена и он просто должны подождать какое-то время? Он говорил себе, что никаких причин спешить у них нет и близость между ними с тем же успехом может возникнуть через год, через месяц, через неделю или послезавтра. Но чувствовал он иначе. Он хотел, чтобы это уже произошло, испытывая и здесь нетерпение из-за того, что в действительности все происходило медленнее, чем в воображении. Вообще, чем старше он становился, тем сильнее возрастало его нетерпение. Все, что оставалось неисполненным, беспокоило его, даже когда он знал, что исполнить это ему будет нетрудно. Все предстоящее таило в себе что-то неисполненное и беспокоящее – наступающая неделя и приближающееся лето, покупка новой машины и приезд детей на Пасху. Даже эта их поездка в Америку.
Это была идея жены. Второе свадебное путешествие: разве то, что они испытывают, это не вторая свадьба? Они ведь часто об этом мечтали, когда были молодые: проехать на поезде через Канаду, от Квебека до Ванкувера, и дальше до Сиэтла, и потом на машине вдоль побережья до Лос-Анджелеса или Сан-Диего. Сначала такая поездка была слишком дорогой, потом слишком долгой для их недель отпуска без детей, а для детей слишком скучной из-за бесконечных переездов на поезде и автомобиле. Но теперь они могли распоряжаться отпуском по своему усмотрению, могли взять и четыре недели, и пять или шесть и могли позволить себе любой спальный вагон и любой мощности автомобиль – так не пришло ли время осуществить старую мечту?
5
Они поехали в мае. В Квебеке погода была еще апрельская; шли частые короткие дожди, а в промежутках между ними пелена облаков разрывалась и мокрые крыши блестели на солнце. В Онтарио поезд полз по равнине сквозь зеленые поля, кончавшиеся только там, где небо сходилось с землей, – сине-зеленый мир. В Скалистых горах поезд попал в снежную бурю, застрял в заносе, и снегоочистителя пришлось ждать целую ночь.
В эту ночь они спали друг с другом. Укачивающее движение поезда расслабило их тела, как жаркий день или теплая ванна. Поезд встал на открытом участке, отопление работало слабо, вокруг вагона завывала буря, а от пола и сквозь окно в купе тянуло холодом. Они забрались вместе в постель, смеялись, дрожали, обнимались и прижимались друг к другу, пока теплый кокон не окутал их. Желание охватило его совершенно неожиданно; боясь, что оно снова уйдет, он спешил, испытав радость, только когда все состоялось. Среди ночи она разбудила его, и соитие было словно вздох облегчения. Утром он проснулся от свистка, которым их локомотив приветствовал приближающийся снегоочиститель. Он смотрел в окно на снег и небо, на этот сине-белый мир. Он был счастлив.
Они задержались на несколько дней в Сиэтле. Номер «кровать и завтрак» они сняли в доме, стоявшем на склоне холма Королевы Анны, с которого открывался широкий вид на город и бухту. На многополосном автобане между небоскребами тянулась редко прерывавшаяся цепь машин; днем – пестрой лентой, вечером – гирляндой фар и гирляндой задних фонарей. Как река, подумалось ему, текущая с одной стороны вниз, а с другой – вверх. Иногда к ним на холм долетал звук сирены, которой полицейская машина или карета «скорой помощи» разгоняла по сторонам автомобили, и в первую ночь – ему никак не удавалось заснуть – он каждый раз вставал и подходил к окну посмотреть, как машина с мигающими на крыше синими и красными огнями прокладывает себе дорогу. Иногда к ним наверх прилетал и приветственный гудок парохода, входившего в гавань или покидавшего ее. Это шли высоко и пестро нагруженные контейнеровозы, а вокруг них плыли большие и маленькие яхты с выгнутыми пестрыми парусами. Все время дул крепкий ветер.
Заснуть не удавалось, и он смотрел на спящую жену. Он видел ее возраст, видел складки кожи, обвисшей под подбородком, возле ушей, вокруг глаз. Припухшее лицо, острый запах и свистящее дыхание его уже не отталкивали. В последнее утро в поезде он разбудил ее свистом, как когда-то, с удовольствием взял ее лицо в ладони и ощутил его в ладонях и в мгновения близости с удовольствием вдыхал под одеялом запах любви и пота. Дай бог, чтобы он снова мог так ее будить, чтобы он еще владел и наслаждался ритуалами их любви, чтобы и она не забыла их и не разучилась исполнять! Пошли бог выздоровление их миру!
Он понял, что их любовь создала мир, который был больше их чувства друг к другу. И даже когда чувство оказалось утрачено, этот мир остался. Его краски выцвели до черной и белой, но этот выцветший мир оставался их миром. Они жили в нем и по его закону. И теперь этот мир снова расцвел.
Они обсуждали планы. Это тоже была ее идея. Не перестроить ли им дом? Вместо трех детских не хватит ли одной для все более редких приездов детей и – когда-нибудь – внуков? Ведь он всегда хотел большой кабинет, в котором он мог бы читать и писать книгу, которую много лет назад задумал и для которой собирал – при случае – материал? Не поучиться ли им обоим играть в теннис – пусть даже большими игроками они уже не станут? А что с тем предложением, о котором он рассказывал, – поработать полгода в Брюсселе – оно еще действительно? Не взять ли ей отпуск и не поехать ли им вместе на полгода в Брюссель? Он радовался ее идеям и ее энтузиазму. И