— Как вообще жизнь в столице? — спрашивает тот, что говорил о топливе.
— Стало намного лучше. Свободнее, что ли. Людей наконец-то на работу принимают, а то, сам же знаешь, что ни фабрика — так работники сплошь орки.
— Им тяжелый труд легче дается.
— Легче, а нам-то что делать? Я так свое место упустил, когда на него взяли одного из этих бугаев. Нет, с подписанием закона об истреблении особей жить намного проще стало…
— А че, когда назад? Надолго ты здесь?
— Хату сдам да уеду. Жалко оставлять, сгниет ведь без присмотра.
Я напрягаю слух. Мне бы не помешало жилье, а на первый месяц аренды деньги есть. Потом или заработаю еще, или двинусь дальше. Скорее второе.
— Извините. — Я делаю шаг вперед и приветливо улыбаюсь. — Простите меня великодушно, я вообще-то не подслушивала, но услышала… Вы квартиру сдать хотите? А мне как раз жилье нужно.
Мужчины переглядываются, один кивает.
— Ну не квартиру, а так, комнату. А ты откуда?
— Из Витьона. Училась я там, а как главу института, падаль эту, на казнь увели, так решила попытать счастья в другом месте.
Лгать ровным тоном я тоже теперь умею.
— «Падаль», — усмехается мой будущий арендодатель. — С огромным удовольствием сдам вам жилье.
Комната за два серебряных в месяц соответствует цене. Я стою на пороге, а передо мной от силы пять квадратных метров пустого пространства. С окном, и на том спасибо. Пахнет сыростью. Что там говорил этот мужик: жаль, если сгниет? Я поднимаю голову и вижу дыру в потолке. Во время дождей крыша прохудилась настолько, что еще одного хорошего ливня не переживет. Да мне все равно: к сезону ливней я буду далеко отсюда.
Принимаю ключи, отдаю две монеты. Мужчина пробует одну из них на зуб и довольно кивает.
— Каждое пятое число месяца плати в банке на счет Дэжэба Виона. Не думай, что раз я далеко живу, то некому будет с тебя стрясти плату…
Я жестом прошу его замолчать.
— Видела вашего друга. Он заставит заплатить. Идите, я хочу начать обустраиваться.
Мужик лыбится и уходит.
Обустраиваться… Да тут ремонт необходим, но делать я его, конечно, не буду. Очищу стены от плесени, вымою пол, окно. Надо бы кровать раздобыть, постельное белье, а больше мне ничего и не нужно. Есть давно привыкла где придется, так что стол не понадобится.
Со вздохом пинаю стеклянную бутылку, валяющуюся на полу, ногой сдвигаю в сторону пустые коробки из-под еды и иду к окну.
Интересный вид открывается отсюда: на контору управления городской стражи. Но стражи меня нисколько не пугают до тех пор, пока и им не выдадут артефакты-поисковики. Странно даже, почему правительство до сих пор этого не сделало. Артефакты дорогие?
Запираю дверь, кладу ключ в карман. Из вещей у меня только этот ключ и мешочек с монетами. Немного, но на первое время хватит. Вещами я больше не обрастаю, после второго побега без всего я решила, что нет смысла в гнездовании. Поначалу было жаль: женщины, с которыми мне удавалось подружиться то в одном городе, то в другом, постоянно наряжались, хвалились друг перед другом обновками. У них были полные шкафы одежды, обуви, красивой посуды, предметов интерьера. Мебели в собственных домах.
А я каждый вечер думала только о том, удастся ли мне поспать или придется сорваться среди ночи и бежать куда глаза глядят. Спать ложилась одетая, иногда даже в обуви, а под боком держала маленький рюкзак с необходимым. Рюкзак — вот и все мое имущество. Но даже его мне пришлось оставить в Витьоне, потому что он упал с кровати, а поднять его значило потерять драгоценную секунду времени.
Роланд
Мягкий свет лампы рассеивает полумрак в кабинете. Отблески огня в камине мерцают на стенах, обшитых мореным деревом, играючи тонут в бокале с вином.
Я кручу бокал в руке, сидя в кресле для посетителей напротив массивного стола, делаю глоток и морщусь: слишком холодное. Читаю про себя какой-то стих, но скорее — несвязный набор предложений.
Голос отца грохочет громом. Я его почти не слышу, не хочу слышать.
— Три года, черт тебя подери!
Я сбиваюсь с мысли и поднимаю глаза на отца. Разъяренный как бык. Толстое лицо багровое, глаза-щелочки налиты кровью.
— Ее не так просто поймать, — говорю я и пожимаю плечами. Лгу, конечно. Семь раз уже ловил.
— Его величество начинает думать, что тебе зря дали знак охотника. — Отец устает орать и снижает тон. Теперь он шипит, подобно змее. — Вот уже три года ты гоняешься за одной особью, в то время как другие охотники приводят в столицу по сотне за раз! В Совете шепчутся, что ты путешествуешь, пользуясь служебным положением, а о ведьме и думать забыл. Либо ты хреновый ищейка!
Мне сказать нечего, и я молчу. Если признаюсь, что каждый раз при встрече с Аяной я даю ей возможность бежать, выжидаю время, а потом отправляюсь за ней следом, меня казнят тут же. Ладно, не тут же, но завтра точно. А почему я это делаю? Почему подставляю себя и позволяю жить одной ведьме из сотен других?
На эти вопросы у меня нет ответа. Я помню, как встретил ее впервые — испуганную, изможденную, в этом ее дурацком девчачьем платье… Глаза как у олененка, губы дрожат. Тогда мне не хватило сил убить ребенка.
Сейчас ей, должно быть, лет восемнадцать-девятнадцать. Она взрослая девушка или уже даже женщина, и она, по словам короля, опасна… Ведьмы в приоритете. В них вплетена магия природы, и эта магия мешает общему магическому фону, сетью раскинутому над миром. По последним данным, ведьм осталось чуть меньше трех десятков — на год поисков от силы.
Что касается Аяны…
— Почему, сын? — теперь уже с какой-то жалостью в голосе спрашивает отец. — Отдай эту цель кому-то другому!
— Нет.