Одноглазый уважал человеков, несущих на себе тяготы мира. К таким он относил писателей. И рассказ Рустама ободрил его. А главное, теперь, наконец, ему стала различима тень его противника. Фамилия Миронов показалась ему несоответственной задаче, безликой. «Афганец», — определил метку Джудда. Старый, старый враг, наконец-то тебя, до сих пор скрывавшегося в засаде, высветил луч солнца. Джудду даже охватило волнение нетерпеливого: Аллах не зря свел его путь с путем старого врага. Дело, начатое и незаконченное, не угодно Аллаху. Что ж, теперь дело скоро пойдет к завершению!
К известию о гибели Руслана Ютова Рустам отнесся взвешенно:
— Он много думал о небесах, оттого закончил жизнь в воздухе. Я по земле на коне скачу. Домой мне пора, дело не должно оставаться без хозяина. Отпусти меня скорее.
— Иди. Я помогу тебе, джигит, и ты вскочишь в высокое седло. Но и ты поможешь мне. Не ищи меня, я сам тебя найду, — пообещал Джудда.
Но отпустить ингуша Одноглазый не мог. И хотя Ораз Сарыев самолично подписал постановление об освобождении и о закрытии следствия, и хотя прямо в тюремном уазике Рустава довезли до Хитровки, а там пересадили на частника, с которым он помчался к афганской границе, жизнь Рустама после прощания со стариком не стоила и одного маната.
Одноглазому понравился ингуш. В нем он увидел черты того, что желал видеть в молодых воинах, приходивших к нему на обучение. Но редко, редко ему доводилось это видеть. Встречая их, полных смелости, ненависти, горячности, хитрости, или коварной силы, превосходящей опасностью порыв смельчака, он старался представить себе, что за старость несут в себе эти молодые, потому что не из сырой глины слепит Аллах образ будущего жилища земного. Будущие старики, старики новой эры, те, которые пройдут через огонь нынешней битвы за разрушение лжехрама времени — те и пронесут в себе сок вечного солнца, мякоть новой луны. Ради них и выливает в колодец войны время своей жизни Одноглазый Джудда.
В ингуше Джудда угадал морщинистого горца, вспоминающего о своей жизни не как о борьбе, а как о событии, о едином событии, служащем сокрытию таинства. Таинства, которое откроется только тому, в ком нет добра и зла. То есть нет времени.
Если бы судьба распоряжалась жизнями людей по отдельности друг от друга, если бы Аллах не считал человечество единым зверем, и за грехи одних не платили бы другие, Джудда отпустил бы Рустама. Но… Он не мог отпустить ингуша, и от горечи глаз его пожелтел, как речной камень… Он был не замысел, он был только частью замысла. В том счастье простоты и проклятие ответственности. Рустам знал тайну, не принадлежащую ему, и не вправе был старик отпускать его в путь в надежде, что никто не разыщет эту тайну в Кавказских горах.
Был еще один выход: удержать ингуша в тюрьме, упрятать его подальше. Благо, в этой стране можно годами держать узников просто так. Но нет такой тюрьмы, из которой не смог бы сбежать ингуш. Хорошего нукера нашел себе Руслан Ютов. Себе на беду. А если сбежит он из тюрьмы, то сбежит врагом, и лучше пусть погибнет он, чем его превратят в полуживотное надсмотрщики в каменной клетке. Поэтому полковник Сарыев, перед тем как отпустить Рустама, дал поручение подчиненному застрелить гостя при подъезде к границе. При попытке к бегству. От пули, как в битве, на воле, а не от удавки надзирателя в тюрьме. Нет, тебе не на что будет жаловаться по пути к гуриям на Одноглазого Джудду. Полковник боялся. Но Джудда убедил его простым доводом: ты, Ораз, так вымазан в ишачьем помете, что незачем тебе упрямиться из-за чужака. Здесь у него нет родных, и никто его здесь не ищет, а эмир его уже на пути к Аллаху.
Полковнику убедить своего подручного было еще проще — тот и не спросил.
Но только судьба на этот раз не захотела подчиниться воле Одноглазого. В те же часы, когда захудалый «Москвич» вез ингуша в сторону поселений белуджей, что на афганской границе, полковника Сарыева уже допрашивал майор службы президентской охраны Дурды Кабулов. Его начальник, грозный Раджепов, объяснил подчиненному, что работать с полковником можно и даже нужно предельно жестко, потому как обратной дороги у того уже быть не должно. Полковника Сарыева даже не пришлось долго обламывать — сам не раз проводивший допросы с пристрастием, он вспотел и сник еще до того, как ему в первый раз ударили ногой в пах. Уж кто-кто, а он знал, как усердно умеют трудиться костоломы-допрошатели, и проявил готовность сразу рассказать все, что знает и чего не знает. Лишь бы дожить до того момента, когда его патрон, министр национальной безопасности Назаров, услышит о происходящем и накажет наглецов. Он, естественно, рассказал и об ингуше, и о Джудде — одном из многочисленных советников в пакистанской дипломатической миссии, имеющем о-очень большое влияние в арабском мире. И о Кеглере, и о Балашове. Но он понятия не имел, что же такого важного узнал пакистанец из МВР от ингуша, присланного из Афганистана всего для одного допроса и отпущенного обратно погибать.
Он был бы рад рассказать, он выражал готовность и словами, и глазами, но ему не верили, и уже к вечеру в общем-то здоровый в совсем недавнем прошлом мужчина был брошен в камеру инвалидом. Вечером же майор Кабулов доложил о результатах начальнику лично, как тот и требовал. Он доложил, выпятив грудь и подобрав живот, бодрым громким голосом — последний раз так красиво и искренне у него выходило проявиться перед начальством при параде в училище. Он ждал похвалы и, возможно, награды, поскольку всего лишь за день его подопечный вывалил столько компромата на своего шефа и на всю службу КНБ, сколько из иных за месяц не выбить. Да что за месяц, за год! И главное, на этот раз показания казались правдивыми… Самим ничего сочинять не придется!
Только Раджепов обманул ожидания Кабулова. Грубо прервал рапорт вопросом, схвачен ли объект, которого