— Кто свои, кто чужие, не тут решать. Мы против дикого рынка. Потому нас зовут. У нас порядок. Там, — Хан показал наверх и дважды описал указательным и средним пальцами овал в воздухе, — уже решили, как делиться. А в вас уважения нет совсем!
— Вот мы у тебя наберем-нацедим. Ты сам что за хрен с горы? Туркмены пели, у них вся ментура, а ты хоть в папахе, да без погон…
Чеченец обиделся. Он бы немедленно приступил к отстрелу, и вовсе не численное превосходство врагов удержало его, а мысль о том, что родственники, которые приедут мстить за его людей, даже не поймут, чью кровь предстоит лить за их кровь…
— Если мы уйдем без Миронова отсюда, то придем к нему сами. А по вам ментовские генералы соскучились. Но то ваше с ними дело. Мне генералы по хрену. Я по Миронову разруливаю. И ты.
Хан не стал упоминать Тита Терентича, поскольку считал, что на стрелках большими козырять негоже. Ты пришел — ты разруливай.
— А зачем вам Миронов? — поинтересовался Лагутников, уловив взгляд Рафа. — Это наш товар, а вы задаром хотите. Мы его «крышуем», можно сказать, а тут вы пишетесь красиво. На дворе не девяностые…
— Зачем даром? За товар генералы проставляются.
— А вы тогда что? Вот мы с генералами и говорили бы…
— Ты сам не генерал, чтобы с генералами говорить…
— А ты что, ниже их? Тебе самому зачем человек?
Вопрос попал в яблочко. Хана самого беспокоило, в чем тут его долговременная доля. Но посыльный от больших ментов, от Милиционера конкретно, передал, что обещает новую долю на двух рынках, в Сокольниках и в Черемушках. И долю крысиную, тихую, без войны. А разбираться, что да как — на то времени не было. Старшие его послали, толком не объяснив. Что можно содрать с этого Миронова, кроме шкуры, он не знал. Хотя на стрелках владеть материалом следовало.
— Не знаешь, правильно, — Лагутников продолжал тонко и твердо вести свою линию, — значит, тебя, уважаемого, на понты подтянули. Может быть, никто ни с кем не договаривался, а твой генерал по беспределу пошел? В чужую кормушку ломится. А тобой прикрывается? А? Ты не в теме, и время мы теряем, оттого что Миронов сидит на таком куске, что тебе и не снилось. Шли того, кто в теме, с ним будем терки тереть.
В словах боксера присутствовала логика, и спутники Хана согласно закивали головами. Это еще больше взбесило чеченца, но он снова сдержался. В конце концов, пусть сюда идет туркмен, пусть разложит расклады этим пацанам. И если до силы дойдет, то пусть своей башкой отвечает, а не их.
— Хорошо говоришь. Сейчас подтянем того, кто в теме. Только он мне — дерьмо овечье. Учти. Со мной говорить будешь.
Он достал из кармана трубку и вызвал Аллакова. В голосе его не прозвучало уважения.
— С кем говорим? — спросил полковник, и Хан передал вопрос.
— А спрашивает кто? — в тон ответил Лагутников.
— Представитель туркменской военной промышленности.
Аллакова утомило безрезультатное ожидание в машине.
— Скажите вашему военпрому, что с ним на связь вышел центр спецподготовки ФСБ России, — неожиданно для Хана заявил Раф. Чеченец не испытал робости при этих словах, но пожалел о тех довоенных временах, когда и ФСБ, и милиция беспомощно разводили руками перед чеченскими группировками, которые тогда крепко стояли на Москве.
Полковник Аллаков опытным глазом сразу нащупал оппонента. За столом места осталось мало, и его телохранителям пришлось стоять за его спиной, но Лагутников сделал им знак:
— Что маячите? Здесь не стоячка. Здесь сидят люди, которые люди.
Чеченец Хан промолчал. Аллаков испытал неприятное чувство. Не на это он рассчитывал, обращаясь к «трезвому политику». Развели тут и впрямь демократию! Какое объемное слово — «развели»!
— Ваша организация должна быть вне политики, — заявил он Рафу.
— Наши организации вне политики, — подтвердил тот и добавил: — Но нам профессионально не чужда философия.
— В Кремле иначе смотрят на ваши задачи, господин… Как вас звать?
— Имя мое простое нерусское и к делу отношения не имеет. Мы ведь с вами отчета в Кремле держать не будем?
— Я не буду, а тебе придется.
— Ты меня пугать решил? Кремлем пугать? А ты на каких войнах был, родимец? Тебя где пули крестили? А меня еще в Кабуле Кремлем пугали, а вот ничего, — горячась в спокойном духе, накатил Раф. Он угадал неуверенность в чеченце Хане.
— Э, ты! Ты не говори так при мне, понял! За старую кровь повесь себе орден на елку, а здесь понты не гони. И центр твой — понты! — сорвался чеченец. По сути, он действовал верно, не допуская, чтобы унижали его подопечного. Он твердо выучил, что в разборках важны два правила: никому, никакой силе не дать себя унизить, ну и стреляй первым.
И тут произошло то, что удивило даже видавшего виды Миронова, наблюдавшего за событиями из подсобки. Лагутников протянул через стол руку, схватил Хана за грудки и правой нанес сокрушительный удар в скулу. Чеченец пролетел три метра и рухнул у соседнего столика. Его темное лицо залилось темной кровью.
Балашов приготовился к тому, что сейчас начнется пальба и закончится его поход в героическое. Страх приобрел форму не ужаса, а бездвижной иронии. Но, удивительно, войны не случилось. Больше того, будто гроза, разразившись, прочистила душный воздух, и всем стало проще. И когда чеченец Хан сел, очумело глядя по сторонам, он и сам уже знал, что стрельбы не хочет никто. Погибать одному не ломилось.
— Ты понял, мужик? — Лагутников обратил взор на Аллакова и указал на Рафа. — Ты его слушай. Держи нос по ветру и все пучком выйдет.
— Дерьма галошами мешать не будем, коллега. К делу так к делу. Ты в толк возьми: победить нас нельзя. Поскольку нас нет. Как пресловутая «Аль-Каида», прости господи Иисусе. Мы не власть, мы не мафия, и чинопочитание меж нами слабее братства. А договориться с нами можно. Вот и договаривайся, отрабатывай. А крысят нам посылать не следует, мы и милицейских генералов, если надо, без команды в затылок выстроим.
Полковник Аллаков понял из слов Рафа свое: дело предлагают решить миром. Значит, все-таки не хотят неприятностей. Ну, и на том спасибо «трезвому политику» и Тит Терентичу. Спасибо.
— Хорошо. Раз вы упорно лезете в государственные дела, будем договариваться по-государственному. Только гарантии с кого спрашивать?
— А с него и спросите, — Раф указал на Лагутникова, и креветочные губы изогнулись