— Речь об оперативной информации разведки? — оживился Андреич, но тот только развел руками, давая понять, мол, всякий сверчок знай свой шесток.
— Открытая, открытая информация. Журналисты, эксперты… Ваш нынешний профиль. У штатников компьютеры, а у нас — мозги, как обычно. Штатники и проплатят. Чай, не немцы…
«А что, хорошо, — отметил Миронов, — теплое место, и с интересом, и на деньгах. Только с туркменами — не дергайся».
— Я поразмышляю.
— Размышляйте. Охотников, сами понимаете… Видите, Кабул взят. Так что думайте не долго. Вы, так сказать, мой ставленник.
— Спасибо. Креатура, значит. А насчет спешки, так ты вспомни, Николай, Кабул сколько раз брали? До сих пор берут. А там еще Ирак впереди. Иран. Кашмир. Все теперь по нашему профилю. Теперь разнесет, как флюс. По всей нашей азиатской щеке.
— У нас креатур нет, — обиделся старый боевой товарищ, — у нас государство хоть и слабое и хоть какое, а об отдельном человеке еще позволяет заботиться. Вот как мне о вас. Думаете, я Васе Кошкину не сочувствую? Так что защиту и это государство обеспечит. Хотя бы в отдельных, так сказать, случаях. Только чтобы каждый своим делом. Вы — Афганистаном, сыск — Кошкиным, а кому следует — террористами.
«Хорошо, хорошо. Спасибо тебе, Вася Кошкин. Ты и сейчас на службе», — поблагодарил Василия Андреич, когда вышел из кабинета. Ему стало и смешно и грустно и от генеральских лампасов, и от государевой защиты. Но то, что «там» считают, будто он за Кошкина Василия осуществляет святую месть — это очень положительный фактор. «Фактор безопасности», — дал определение Миронов, верный привычке метить события терминами.
Коровин, Окнамус, продажа прав 13 декабря 2001-го. Москва
Балашов к Маше не спешил и не звонил ей. Он в своем логове занимался исчерпанием самого себя. Обрывал и обрывал пожухшие лепестки. Началось это страстями по туркмену Чары и признанием правоты Логинова — вот он и заплатил интеллигентностью, вот и стал соучастником предательства, связавшись с Мироновым. Но, как у Гали в мастерской, мая ее нагую плоть, так и тут — повзрослел еще на ступень, и приобщился к истинному себе. А значит, очистился.
Так началось, а продолжилось, когда через день после знакомства с Аллаковым глубоко заполночь позвонил Витя Коровин.
— Не зря мы с тобой старались. Не зря я в тебя вложился, — сказал Коровин, и в голосе его дрогнула нервная струнка, — твой «Кабул» взяли. Хорошие деньги. Прямо сегодня взяли. Из ОКНАМУСа звонили. Права за девяносто тысяч рублей! И новый заказ. Пиши лирический роман. Разглядели, наконец, лирический гений, мля! Ну, как?
— Когда издадут? Тираж какой?
— Тут такая штука. Одна такая штука. Наша книга не выйдет.
— То есть как?
— Давай по-взрослому. Это даже хорошо. Слишком мы этой книгой кому-то в самое мягкое место ткнули. Да ты ведь и сам не хотел! Так что либо за деньги отдаваться, либо вспомнят методы прошлого столетия. Так и сказали мне. Прорубаешь теперь? И что мне делать, как плясать? Так хоть с деньгами и с заказом. Ну что, абгемахт?
И Балашов обрадовался. В самом деле. Двадцать тысяч долларов за работу в стол. Кто из семидесятствующих диссидентов мог похвастать таким в начале пути? Кто из них, отправляясь изгнанниками в прорву Запада, мог начать вот так, по-западному, с прагматичного молчания?
В честном диссидентстве мельчает дух — вот в чем беда. Мельчает, как у Чацкого. Это судьба Логинова. От бедности выбора либо слепота, либо разочарование. Есть еще, правда, вера в свободу богову, но туда, если считать по-гамбургскому, уходят единицы. А от чего, по сути, мельчает дух? От случайного. Свобода духа — это свобода от случайного. Политические семидесятники в эпоху зрелости называли это вольюнтаризмом, но по сути их страждущий дух искал не свободы, а зависимости, только зависимости от высшего. А когда высшее подменяется идеальным, неизбежной расплатой обрушивается молот разочарования и дробит дух в сухую крошку. Диссидентство — эта основа демократии, — изъедает самое себя и бродит по порочному кругу от свободы к зависимости. Для каждого из этажей, уровней диссидентствующего духа есть цикл, есть момент замыкания движения в круг. И тогда — либо вырождение от измельчения, либо… Либо уход в келью, или на чердачок. Логинов от судьбы диссидента ушел. В исчерпание разочарованием. Спасительное для недодиссидента исчерпание западного идеала. Логинов — гений в своем роде, ему хватило года, чтобы исчерпать прошлого себя, не измельчившись в песок.
У Игоря путь иной. Иной подход к исчерпанию. Не римский, как у Володи, не математический. И не монгольский, как у Маши, вытаптывающей конницей женского воинства степь прошлого, проросшего полынной муж-травой.
Нет, он бы, вослед мандельштам-поэтам, назвал свой способ эллинским. Нематематический способ взятия суммы, интеграла с прошлого. Видимо, он, как биотехнический прибор, был изготовлен Всевышним в расчете на способность принимать, не понимая. Просто принимать, как принимает тело тепло камня, нагретого солнцем.
— Греки сбондили Елену по волнам…
Кто она такая, эта Елена? Кто она ему?
Случайное начало отслаиваться после звонка Господа Бога, заговорившего знакомым голосом бывшего хирурга Вити Коровина:
Греки сбондили Елену по волнам,
Ну а мне соленой пеной по губам…
Кто она, их Елена, зачем?
Поэты, любовники и воины не ищут компромиссов. Компромисс — удел прозаиков, мужей и полководцев. Компромисс — главный враг диссидента, но именно к римскому компромиссу ведет Игоря тернистая дорога. К компромиссу, заключенному за него другими, решающими опять за него. Потому что компромисс — самый безболезненный из способов умерщвления целого. Но диссидент не ищет целого, он ищет правды. Для целого к правде нужно найти ее дополнение, которое тоже правда. Где твое дополнение, Балашов?
Балашов подумал, что человек редко проживает собственную судьбу, поскольку судьба — это форма, это сосуд, многократно наполняемый разными напитками. Вот он близок к тому, чтобы наполнить горький стакан, уже раньше опорожненный Володей Логиновым. Но это не будет повторением. Его личный «эллинистический» сценарий побега от правды и измельчения. От кречинсковщины… А теперь и от мироновщины. Но к чему? К кому? Если мироновщина — не ошибка выбора, если это зов таланта чистоты, то ждать его должен на «чужой земле» тот, кого сам он на этом пути вызвал на свет божий. В его жизни помимо Гали, Маши, помимо Мироновых и Логинова появился главный, целевой оппонент — жизненный вызов. Встречи ждет выдуманный