Самый диковинный слух принесли забульские пуштуны, уцелевшие под Шиберганом и оттянувшиеся в Кундуз, — большая сила, уверяли они, вот-вот перевалит через хребты Гиндукуша из Вазиристана, перевалит и притащит на чешуйчатой спине страшное оружие, то ли русское, то ли китайское, и оно побьет всех злых американских птиц, дробящих в крошку камень с самого неба. Еще говорили, что знающие из знающих, зрячие среди видящих обещали — в самое сердце врагам нанесет снова удар Великий Воин Джихада, и падут они духом и рухнут ниц.
Джума, наконец, принял Рустама, но отчего-то ингушу стало лишь более одиноко и зло на сердце после этой встречи. Джума был погружен в думы, и забота томилась на его широкоскулом лице. Он располнел, Джума из Намангана, и Рустам, вглядываясь в воина, сказал себе, что негоже так полнеть перед боем. Джума выслушал про Рустамову заботу, прищурился, услышав о Большом Ингуше.
— Будешь с нами? Или к себе уйдешь? — спросил Джума, словно не обратив внимание на упоминание о Ютове.
— Ты защитишь город, Джума? — ответил Рустам узбеку. «Если ответит „да“, уйду сегодня. Сам пробьюсь на запад, к Великому Воину Джихада. Если ответит „нет“, пойду с ним».
Но Джума не ответил на это, снова спрятал в прищуре несказанное слово. Вместо того он сказал странную фразу:
— Волк собаку выживать не учит.
— Пока с вами. А там мои люди скажут, — заявил Рустам, принявший решение покинуть город. Джума устремил глаза в потолок. Присутствие или отсутствие отряда кавказца его сейчас волновало мало.
— Тебе нужны женщины, Джума. В этой стране мужчины столько лет воюют, что женщины стали хрупче и тверже глины. Тебе нужны женщины, Джума, настоящие женщины. Тогда отдохнет уставший глаз.
— Значит, уйдешь. Что ж. Чтобы горела степь, чертополох не собирают в кучу. Твой глаз верен, Рустам, плов не плов без сладости, воин не воин без женщин, но, прости меня, брат, далеко твои женщины, а моя долина полна красавиц, достойных гарема эмира. Нету лучших красавиц для уставшего странника, чем красавицы родины.
Рустам, покинув Джуму, гнал от себя дурную мысль. Птица смерти — не на каждое лицо она садится, она чует добычу — и тогда не спугни ее, чтобы не упала камнем на твое лицо.
Выйдя от Джумы, Рустам почувствовал себя ущербным. По хитрости в бою, по умению обмануть врага и друга лицом и делом, не выдать мыслей и сбить со следа он не уступал сынам Азии. Но было в их ходе мысли, в их манере то, что заводило его в тупик.
— Что, не просто парить в воздухе, не расправив крыльев? — добавил ему злости таджик Абдуллоджон.
— Одинокому пустыня не страшна, таджик. Ухожу я с верными людьми. Узбеки сдадут город узбекам. А у меня другая война. Пойдешь со мной?
Таджик хмыкнул. Он сидел на корточках, опираясь руками на автомат Калашникова, еще старый, 60-х годов, с массивным деревянным прикладом и ложей. Солнце, бившее из-за школы, превращенной в казарму, раскалывало его лицо на две половины, и Рустам не мог разглядеть истинного выражения глаз.
— Что тебе здесь, под Дустумом?
— Плена что бояться? Я в плену сколько раз бывал. Хуже, чем у Сайгака, плена нет, но я вот, а где Сайгак? Рано уходить, кавказец. Сейчас уйду — зачем приходил, спросят. Ни славы, ни денег. Уйду, когда баи мир заключат, когда делить меж собой его начнут. Тогда уйду, тогда себя генералом назову, и в ночь. А сейчас уйти — ни почета, ни золота.
— Ну, смотри, таджик. Мне выжидать нечего. В горы хочу, мутно мне в городе.
В ночь Кундуз бомбили не густо, грохот тяжелых разрывов доносился издалека. Говорили, из Мазари-Шарифа. Рустам решил еще обождать, возьмут ли нападающие Мазари-Шариф, и тогда уже выбирать маршрут. На следующий день разнеслась весть, что северная столица пала, но ее защитники не сдались, а ушли в Кундуз, а кто — на юго-запад, к мулле Омару, шлющему приказы из Кандагара, а то и в северо-западную провинцию, к пакам. Уже к вечеру Кундуз стали наполнять отряды «Талибана». По большей части это были пуштуны, и их приходу не радовались узбеки, таджики и хазарейцы, еще оставшиеся в городе. Иностранцы — арабы, кавказцы, выходцы из Китая, видя белоглавое обкуренное воинство, вот-вот готовое к уничтожению друг друга за хлебную лепешку, плотнее собрались в боевые группы, обособились от местных. Их начальники приняли решение на закрытом совещании очень узким кругом — там не было даже Джумы, — и после этого иностранцы, вооруженные лучше талибов, принялись заново обустраивать огневые точки на выходах из города, то ли готовясь к встрече врага, то ли к проводам союзников. Настроение Абдуллоджона изменилось. Старик сам разыскал Рустама.
— Пора уходить, кавказец. Пора в горы.
— Что же ты? Не ты ли убеждал? Ни славы, ни денег?
— Умный живет прошлым, а мудрый — будущим. Арабы