— Остался 71 день, включая выходные. Это как, например, нырнув в глубину без акваланга — можно выдержать сколько-то времени при необходимости. Признаю, на 72-й день воздуха не хватит.
— Тебе надо отдыхать от работы. Никаких волнений, никаких работ по дому. Мариночка, Машка. Я. Хочешь?
Понятно, о каком желании речь. Но до прихода сестры от силы минут сорок, и хоть та всё понимает, не успеем, интим требует уединения, а ещё — неторопливости. Мы не кролик с крольчихой.
Но послушался Валю, в субботу долго гулял с дочкой, играл с ней, немного пришёл в себя, что-то, судорожно сжатое в груди, начало расслабляться, распускаться. Днём, уложив Мариночку, принял от подруги обычную дозу нежности.
Сидя на мне верхом нагая, Валя опустила голову, длинные тёмные волосы посыпались вниз, образовав своего рода кокон, внутри которого остались только наши лица, её черты были едва различимы благодаря свету, пробивающемуся через каштановые пряди.
— Серёжа! Ты меня любишь?
— Конечно.
— Ты никогда не говорил.
— Ты не спрашивала.
Она резко выпрямилась.
— Что ты несёшь! Об этом не спрашивают. Мужчина сам говорит. Я просто не выдержала!
Хотела вскочить, удержал её за руку.
— Прости. Ты не только близка мне. Но ещё врач, взявшийся лечить раненую душу. У тебя получается. Только не спеши. Мне трудно — нам обоим трудно, не говоря о Машке. 1 июля, ты помнишь?
— Моя душа интересует только меня одну… — Валя всё же освободилась, накинула халат, но не пошла в душ, села рядом. — Что с тобой произошло в Женеве?
— Почему спрашиваешь? Почему только сейчас?
— У тебя несколько раз было… Не знаю как сказать… Иногда вижу твоё самое-самое выражение лица. Вчера — самое замученное. После выставки приехал с тщательно скрываемым отчаянием. Думала, сам расскажешь. А из тебя нужно по капле выдавливать… Всё.
— Нужно ли?
— Для тебя это важно. В том, что важно, нам стоит быть откровенными друг с другом.
«Я предупреждал!» — взопил во мне дедунчик. Действительно, удивительная покорность Вали дала первую, едва заметную трещинку. Потребовала объяснения в чувствах, дала понять, что замечает и улавливает много больше, чем позволяла заподозрить. Пусть не настолько утончённая и начитанная как Марина, но далеко не дура. Для того, чтоб долго молчать, выжидая момент, нужны сообразительность и воля. Обнаружив мою затраханность и, соответственно, зависимость от неё, поддерживающей в трудностях, сочла подходящим застолбить ещё кусочек территории. Если на корабле «возьми меня с собой в Москву» было мольбой, сейчас требует. Прошло два с половиной месяца!
— Ты, например, практически ничего не рассказала о жизни до переезда в Минск. Дочь военфельдшера, училась в Вильнюсе, была любовницей женатого автогонщика. Ничего не упустил? Нет, все услышанные подробности. Может, что-то ещё?
— А вот это тебя не касается, милый. Что было до, то прошло. Светлое или постыдное — всё моё. В Женеву ты поехал, когда мы встречались.
Бунт на корабле!
— И едва не погиб, потому что не было верного человека рядом. Рассчитывал на тебя, мама подменила бы с Мариночкой. Как чувствовал — звал. Ты упёрлась и отказалась.
— Ставишь мне в вину?
«Едва не погиб» её не впечатлило.
— Сообщаю, раз спрашиваешь. Сама же сказала только что: «важно быть откровенными друг с другом». Я щадил твои нервы, умолчал о пережитом. Так что «светлое или постыдное», случившееся там, всё моё.
Нет, бить женщину её же словами бесполезно, переиначит. Валентина всего-навсего сменила тон.
— Брось эти детские игры «скажу — не скажу». Что в прошлом и давно — то навсегда в прошлом, не изменишь, и оно ни на что не влияет. А возвращение из Женевы — наше настоящее, я за тебя волнуюсь и переживаю. Неужели мои чувства безразличны?
Манипуляция. Примитивная, но действенная.
— Именно поэтому я щажу их. Кроме чувства любопытства.
— Да-а! И любопытно тоже.
Я подпёр голову кулаком.
— Ложись рядом, ближе и согрей. У замёрзшего красноречие отказывает.
— Ты тогда другим займёшься.
— Не без этого. Но про Женеву расскажу. Я же никогда тебя не обманывал.
— Не обманываешь. Но часто недоговариваешь. Порой вообще странный, словно не из нашего мира.
Ну, вы это видели? Неужели каждая женщина будет вычислять во мне попаданца?
С другой стороны, не хочу, чтоб после Вали случился ещё какой-то роман, пусть она будет последняя. Причём подруга чувствует это моё намерение и уже использует.
Ох, эти женщины!
Прижалась.
— Говори!
— Потом.
— Ты же обещал!
— И сдержу обещание. Но не прямо сейчас. Вот согреться душой и телом срочно необходимо. Кто кроме тебя мог бы выручить?
Конечно, она отвоюет ещё какие-то территории. Но её поход не будет лёгким и быстрым блицкригом.
Глава 9
Гонщики и мордобойщики
Вечером субботы, когда у нас с Валентиной состоялось первое семейное выяснение отношений, пусть в самой лайтовой форме, Машка вернулась домой поздно и с распухшими глазами.
К ужину едва притронулась. Но душещипательной беседы не избежала, от брата не уйдёшь, в Москве наша четвёрка — как экипаж подводной лодки в автономке и на глубине.
— Что стряслось?
— Ничего…
— Колись!
Я видел, что произошедшее — не трагедия, сестру не изнасиловали в тёмном углу, обычная девичья обида по жизни. Но в этот момент застившая ей весь свет.
— Серёжа! Почему я такая некрасивая?
Наверно, думала, что я начну убеждать — ты чо, вполне даже, не была бы близкой родственницей, сам положил бы глаз… Но вмешалась Валя.
— Потому что не умеешь подать себя красавицей. Я, кстати, тоже.
— Это как?
Младшая отставила недопитый чай. Слеза, грозившая перелиться через веко и растопить избыточный макияж под глазом, моментально высохла, словно втянулась внутрь, Машка проморгалась и вслушалась.
— Объясню как мужик. Вот та же шведская актриса и модель Бритт Экланд, сыгравшая девушку Джеймса Бонда в фильме «Человек с золотым пистолетом». Она ничуть не красивее вас обеих, но, во-первых, её сделали — одели, постригли, причесали, накрасили. Во-вторых, в кадре держится с сознанием собственной привлекательности, зритель верит, что видный мужчина Роджер Мур в роли агента 007 запросто может на неё запасть.
— Мы не смотрели! — хором сообщили