— Понятно. — судья повертела авторучку и изрекла: — суд посовещавшись на месте определил, что для правильного и объективного разрешения жалобы гражданина Громова суду необходимы дополнительные материалы. Прокурор, через сколько сможете доставить в суд дело, где Громова обвиняют в двух убийствах?
А вот это было фиаско, братан. Я конечно допускал, что эти дела вытащат на свет, но, все-таки, надежда во мне теплилась, что удастся выскочить…
Глава 12
Глава двенадцатая.
И у края пропасти, и у тигра в пасти…
Июнь 1994 года.
Эти три часа, что я провел в коридоре суда, под конвоем незнакомого мне опера из РУБОПа, показались мне самыми длинными в моей жизни — слишком много зависело от настроения пожилой женщины в очках с сильными диоптриями, что, именем государства, вершила правосудие за облезлыми дверями судебного зала.
Мои крестники из УБОПа, «седой» и… даже не помню, как я его последний раз называл, подхватив следователя, умчались добывать уголовные дела, которые должны были окончательно похоронить меня в недрах пенитенциарной системы страны, а прокурор ушел выражать свое мнение на законность в другие процессы.
На мою беду, сегодня в районном суде был настоящий аншлаг, поэтому мне пришлось раскланяться с несколькими знакомыми и малознакомыми юристами, нет-нет, да проходящими мимо лавки, где сидел я. И, как не старался я спрятать суровые металлические браслеты, сковывающие мои запястья, летом, в душных коридорах «дворца правосудия», сделать это весьма затруднительно. Самые ушлые из знакомцев, разглядев наручники и конвоира, подходили к пришпиленному к двери зала судебного заседания, рукописному расписанию судебных заседаний, находили среди прочих мою фамилию, после чего делали круглые глаза. Один из молодых и наглых юристов, с которым я пару раз сходился в бескомпромиссной схватке по гражданскому делу, хихикая, трагическим шёпотом сообщил мне, что напильник спрятан в бачке унитаза туалета первого этажа, чем заставил напрячься моего охранника.
Завершением моего публичного позора стало появление моей бывшей любовницы и компаньонки Софьи Игоревны Прохоровой, которой явно сообщили о моем моральном падении — слишком целеустремленно вышла она из-за угла.
— Я всегда знала, Громов, что ты этим закончишь…- девушка смерила мою мятую и несвежую одежду презрительным взглядом.
— Софья, я тебя тоже люблю, только одного не понимаю — почему ты не выполняешь свои адвокатские обязанности? Насколько я помню, наш с тобой договор на защиту еще действует.
Вокруг сразу стало тихо, юристы, торчащие в коридоре, превратились в слух.
Девушка топнула ногой, выкрикнула «Сам дурак!» и, взметнув подолом короткой юбки, развернулась на месте и скрылась за углом, звонко цокая каблучками туфель- «лодочек».
На этом все мои развлечения закончились, оставалось только ждать и молиться, чтобы Богородица смилостивилась надо мной и явила миру чудо.
— Заходите. — секретарь судебного заседания, милая девочка лет восемнадцати, выглянула из-за двери как мышка и снова спряталась в судейской норке.
«Седой» и «быдловатый», в компании следователя, уже двадцать минут, как прибыли и теперь сверлили меня неприязненными взглядами, а я пытался рассмотреть содержимое из папок, набитых бумагами.
— Что с дополнительными материалами? — судья не скрывала своего раздражения. Простенькое дело неприлично затягивалось, доводы настырного заявителя оказались вполне жизненны, а следователь прокуратуры за прошедшее время не ударил палец о палец, надеясь на оперативных сотрудников, которые тоже… И трупа действительно нет.
— Уважаемый суд…- следователь растерянно оглянулся на мрачных оперов:
— К сожалению, оказалось, что следователь, ведущий дело, уехал в ежегодный отпуск, с выездом за границу, а ключи от сейфа он почему-то не сдал руководству, а дубликат ключа прокурор не нашел, но оперативные сотрудники привезли оперативные дела по этим уголовным делам. Там то же самое, что и в уголовном деле, только копии процессуальных документов и, если у вас есть необходимый допуск, то мы их вам можем продемонстрировать…
— Там есть копии документов, подтверждающие вину задержанного?
— Заявление потерпевшего…
— Он допрошен? По сто восьмидесятой статье, за ответственность за заведомо ложный донос, он предупрежден?
— Гхм… потерпевший, он в смысле убит.
— А кто принимал заявление? Он допрошен?
— Ваша честь, заявление брал как раз участковый Судаков, в убийстве которого подозревается…
— Я поняла. Еще что-то есть? Если ничего нет, суд удаляется на вынесение определения.
Все-таки, небесная покровительница явила чудо. Судья, посовещавшись сама с собой около сорока минут, вышла из совещательной комнаты и скороговоркой пробубнила, что жалоба имярек подлежит удовлетворению, а указанный гражданин — освобождению в зале суда.
Пока мой конвоир хлопал глазами, не зная, являюсь ли я еще подконвойным, или нет, а прокурор торопливо собирал бумаги, бормоча под нос, что прокуратура обязательно обжалует незаконное решение, не зная, что делать, следователь и оперативники выскочили в коридор, громко хлопнув дверью. Очень надеюсь, что они там коллективную сеппуку себе сейчас делают.
Я поблагодарил судью и скромно вышел из зала суда, двинулся в сторону выхода, кивнув постовому милиционеру на входе, все еще не веря, что у меня получилось, повторяя про себя, что больше никогда, никогда.
Сходная дверь распахнулась, ослепив меня яркими красками летнего дня. Я судорожно втянул в себя воздух свободы и…испуганно попятился в темноту предбанника, как маленькая черепашка прячется в панцире — ко мне, с самым решительным видом, устремились «седой» и «быдловатый».
На второй этаж, к кабинету судьи, я домчался, побив все рекорды по бегу и, не стучась, ворвался в судебный кабинет. В зале уже рассаживались участники следующего судебного процесса, за частой металлической решеткой виднелась бритая башка какого-то «братка», которому что-то громко шептала, пожилая, скромно одетая женщина с усталым, отечным лицом.
На мое счастье, судья стояла здесь же, что-то объясняя секретарю, поэтому я встал перед ней, загородив дорогу в совещательную комнату, в которую она могла, в любой момент, ускользнуть.
— Что вам… Громов? Что-то хотели спросить? — надо же, судья за пять минут не успела забыть мою фамилию.
— Ваша честь, хотел уточнить — а ваше определение об освобождении меня в зале суда разве не обязательно для исполнения?
— Что⁈ — у судьи от возмущения глаза полыхнули адским огнем преисподни: — Что значит — не обязательно для исполнения?
— Ну, когда за порогом кабинета меня ждут оперативные работники, чтобы снова надеть наручники — это разве может считаться, что мне изменили меру пресечения? Это какое-то неуважение к суду и, не побоюсь этого слова, глумление над правосудием.
Как иллюстрация к моим словам дверь