Таша взглянула на экран ноутбука – на фото, где они с Фатой обнимались и с улыбкой смотрели в камеру. Фото сделано после одного выступления, три года назад. В прошлой жизни.
– Надеюсь, однажды ты найдешь свое счастье, – тихо пробормотала она, закрывая ноутбук.
И – потянулась к дневнику, лежащему на прикроватной тумбочке.
Дневнику Надежды.
Она продолжит его. И закончит.
На этой планете наступит счастливое время.
Надежда должна сбыться.
Михаил Савеличев
Теплые едрени
Совет Пяти появился в точно назначенный срок, то есть опоздав на положенные их статусу пятнадцать минут, и в полном составе – все семеро. Впереди процессии, как и полагалось по иерархии, вышагивала Прима, а за ней на цыпочках в обтягивающих штанах с гульфиком и в колпаке с бубенчиками двигался Шут, отпуская фирменные несмешные шуточки и делая танцевальные па. Далее в несмываемом гриме репрессированной в тягости калмычки переваливаясь шла Звездочка-Жалейка, за ней куталась в огромную мохнатую волчью шубу мадам Дубленкина, хронически простуженная злыми ветрами русской культуры, в сопровождении Рыбины, ее статс-секретаря, а замыкал процессию Совесть, только-только со съемочной экспедиции масштабной эпопеи «Архипелаг ГУЛАГ», которая должна была затмить известную застойную и насквозь лживую эпопею «Освобождение», которую в народе метко прозвали «Почему мы не пьем баварское пиво».
Сам же Почетный Председатель Совета, автор бесконечных бестселлеров на тему Правды о Русской Истории, выходящей в его фирменной серии «Россия – ублюдок мировой Истории», сенсей Плохиш уже занял свое место, нервно щипая Голубчика за всяческие места. Строго говоря, Голубчик в Совете не состоял, поскольку не являлся даже кандидатом в меритократы, а уже тем более не входил в славную когорту потомственных креаклов, поскольку его предкам не довелось пройти крутые маршруты ГУЛАГа, сражаться в святой Белой Гвардии и держать фиги в кармане при получении государственных и ленинских премий ввиду их рабоче-крестьянского происхождения, но в который раз, разглядывая восседающих на свои места членов Совета, ему хотелось верить, что и он когда-то…
Твердые как щипцы пальцы сенсея ущипнули Голубчика за ягодицу, на которой еще не зажил след от плетки, и Голубчик невольно взвизгнул. Плохиш довольно захекал. А когда весь Совет устроился-таки за столом, за исключением Шута, который попытался свернуться клубочком на необъятных бедрах Примы, но откуда его согнала ручная болонка хозяйки, а также самого Голубчика, присевшего на корточки рядом с сенсеем, поводя головой в чересчур тугом ошейнике и наморднике, Плохиш наконец-то произнес трескучим голосом:
– Господа меритократы, у меня для вас пренеприятнейшее известие…
– К нам едет ревизор? – Жалейка блеснула знанием театрального репертуара, а мадам Дубленкина недовольно зыркнула на Рыбину, которая еле успела начертать на грифельной доске полагающуюся подсказку.
– Гоголь, да? – Мадам Дубленкина прочла подсказку, решив, что лучше поздно, чем никогда.
– Люблю я гоголь-моголь по утрам! – тонким голоском возопил Шут, в яростном сражении с кусачей болонкой все же отвоевав для себя кусочек правого бедра Примы.
Совесть молчал, пребывая в глубочайшей задумчивости о трагических судьбах русского народа, по тупости своей отказавшегося от немецкого ярма в пользу татарского ига, о чем и должен был быть очередной великий фильм великого режиссера, а потому Плохиш продолжил:
– Мне сегодня приснилась крыса, во-о-от такая. – Сенсей раздвинул руки, словно собираясь обнять необъятную Приму.
– Голубчик, – прохрипела Прима, как обычно бывало, когда после долгого молчания ей приходилось вновь настраивать голосовой органчик, и Голубчик даже вздрогнул, не сразу поняв, что Прима обращается вовсе не к нему: – Голубчик, а нельзя ли ближе к делу?
– Ближе к телу! – возопил Шут и ткнулся дурацким колпаком в напластования жировых складок хозяйки. Прима похлопала остроумца по попе. Болонка ревностно заворчала.
Совесть почесал сальные волосы и раздавил ногтями попавшуюся вошь. Невозможно думать о русском народе и не быть вшивым, немытым, паршивым.
– Ближе к делу? – Плохиш выдержал драматическую паузу и рубанул:
– У нас объявился МТА! Эм-Тэ-А!
– А-а-а-а! – тонким голоском остроумно передразнил шут. Болонка тявкнула.
Рыбина заскрипела мелом по грифельной доске, поднесла к глазам мадам Дубленкиной.
Мадам Дубленкина вздрогнула, поежилась, запахнула потуже шубу, словно на нее дохнули стужей.
– Никаких эм-тэ-а нет и быть не может, – пробурчала мадам Дубленкина, успокаивая саму себя. – Моя редакция их всех вот где держит. – Она вытянула из рукава шубы исхудалую, похожую на птичью лапу руку и стиснула костлявые пальцы с пожелтелыми ногтями, похожими на вороньи когти. – Я лич-но, понимаете – лич-но! – этим занимаюсь. Рыбонька, ты что-то об этом знаешь?
Рыбина помотала головой, моргнула снулыми глазами без ресниц и бровей.
– Эм-тэ-а, эм-тэ-а, – пробурчал, неистово почесываясь, Совесть. – Развели, понимаешь… Всяк себя бумагомаракой считает… Вот у нас, в кино, с этим… эта-а-а… проще… Ни одна вошь… – Совесть отловил очередное насекомое и прижал к ногтю. – Я давно говорил… эта-а-а… никаких книжек… одно это… или два… хе, ну, кино там, или сериал… Нет же, вот и крысы завелись…
Плохиш поморщился, ибо в этом вопросе с Совестью они не сходились категорически. Совесть неоднократно пытался протащить через Совет рекомендацию запретить чтение, а для начала отменить грамматику в школе, как и преподавание литературы. Жалейка с восхищением смотрела на Совесть – он снимал ее в очередном великом сериале про тяжелую судьбу жены репрессированного генерала, которую держал в своем подвальном гареме инфернальный Берия, и той лишь чудом удалось избежать гибели в чудовищной мясорубке, с помощью которой садист Лаврентий Палыч превращал надоевших пленниц в нежнейший фарш для хинкали.
Если Совести удастся собрать кворум, то сенсей с мадам Дубленкиной и впрямь могли лишиться куска хлеба с маслом и черной икрой. А тут еще эта МТА…
Прима пощекотала Шута под подбородком и прохрипела с элегантностью ржавой лебедки:
– Ну, купите ее, в первый раз, что ли? Чего там этому не хватает? Квартиры? Машины? Тоже мне… выеденное яйцо. – Шут громко заржал над остроумной шуткой Примы.
– Где оно обитает? – оживилась мадам Дубленкина. – Вы действительно, Плохиш, любите попугать этими вашими снами… я вот вашу последнюю книгу редактирую, так такие перлы встречаю… У вас есть ее и-мэйл? Или страничка в Фейсбуке? Неужели нам вас учить? Господин Матрасов действовал порасторопнее.
Голубчик почувствовал, что сенсей сейчас взорвется и как всегда наговорит мадам Дубленкиной все, что он думает о той когорте в е р н ы х, которых она собрала в своей именной редакции, словно кунсткамеру, поскольку каждый писатель, по мнению мадам Дубленкиной, должен обладать неким, желательно физическим, хотя и моральным тоже, изъяном. Один из ее клевретов работал пограничником на швейцарской границе, в свободное от написания скучнейших романов