— Револьвер сдавать? — спросил я хмурого зама, когда вышли на улицу. В кармане тяжело лежал наган. — Или по акту приема-передачи?
— Оставь себе, — буркнул он, даже не глядя на меня, перезаряжая свой ПМ. — Раз уж вручили.
— Замечательно. Спасибо, — я едва сдержал сарказм. — А патроны где можно получить у нему? — спросил с наигранной надеждой.
Он наконец посмотрел на меня, и в его щурящихся глазах мелькнуло что-то похожее на злорадство.
— Нигде. Такого калибра больше нет. Только то, что в барабане. Семь штук. Экономь. — Он резко отвернулся.
Вот ведь гады. Еле сдержавшись, чтобы не сказать ему в след всё, что я о нём думаю, я засунул револьвер поглубже за пояс, под телогрейку. Дождавшись, когда мужики группами потянулись обратно к штабу, я одёрнул Андрея за рукав, отойдя в сторону.
— Видел? Сначала ружье какое-то бестолковое выдали — но там хоть патроны были. А теперь что? Семь выстрелов и всё? И ищи свищи!
— Погоди возмущаться, — Андрей оглянулся, убедившись, что нас не слышат, и понизил голос до шепота. Глаза его блеснули в темноте. — Думаю, решим мы эту проблему… Сейчас. Пойдем.
Учитывая маниакальную страсть завхоза к накопительству и его вечную привычку тащить к себе всё подряд, что «может пригодиться», Андрей высказал смелое предположение:
— Должно быть у него еще оружие. Спрятанное. Кроме того, что официально лежало в сейфе (и было уже изъято). Проверить он предложил прямо сейчас, пока дом пуст.
— А давай, — согласился я, чувствуя, как внутри зашевелилась азартная надежда. — Вдруг повезет. Только где мы искать будем? Наши вроде всё перетрясли вдоль и поперек.
— Всё, да не всё, — таинственно ухмыльнулся Андрей, ускоряя шаг. — Я ведь, когда ему отопление переделывал, а он попросил заодно и печку подправить, кое-какую странность заметил. Спросил тогда, но Иваныч лишь отмахнулся, бормоча что-то про «старые перегородки».
Странностью оказалась небольшая, едва заметная ниша в стене коридора, укрытая за старым, тяжелым платяным шкафом. Обливаясь потом (непонятно, как завхоз один управлялся с этим монстром!), мы все же отодвинули шкаф вбок, открыв потайную дверцу, обитую жестью. Воспользовавшись найденным тут же в сенях ломиком, мы вскрыли ее без особого труда. Скрипнули ржавые петли, пахнуло пылью, машинным маслом и затхлостью.
Конечно, сундуков с золотом или оружейного арсенала внутри не оказалось. Но то, что мы искали, нашлось: Пара гладкоствольных охотничьих ружей, «вертикалок» ижевского производства, почти новеньких, с длинными воронёными стволами, скромно стояли в углу, прислоненные к стене. Патронов к ним, увы, не было. Зато имелись другие «сокровища»: изъеденная молью шинель времен, похоже, ВОВ; здоровенный, ржавый штатив от теодолита или чего-то подобного; пустой, пахнущий махоркой ящик, и, самое главное, — самодельный, но крепко сработанный самогонный аппарат из нержавейки, с змеевиком и термометром.
— Вот это вещь! — тихо воскликнул Андрей, его лицо озарила редкая улыбка. — Вот это да! Я как раз ругал себя, что не купил такой до всего этого бардака. И так в хозяйстве штука нужная, а сейчас и вовсе — золото!
— Что, будешь огненную воду гнать и туземцев спаивать? — пошутил я, ощущая странный прилив бодрости от находки.
— Почти, — он хитро подмигнул. — Спирт, брат! Это ж реальная замена бензину! На инжекторе не знаю как, а вот карбюратор можно запросто настроить под спирт. Мощность упадет, но ехать будет!
— Что, серьёзно? — я не поверил.
— Абсолютно! Сам правда не пробовал, но вот читал про это много. Вроде бы даже целые страны есть, типа Бразилии, где на спирту из тростника машины гоняют. Не помню точно, но то что можно — это факт. Альтернатива!
Так что, недолго думая, мы забрали наши трофеи. Задвинули на место тяжеленный шкаф, стараясь стереть следы копошения в пыли, и поспешно покинули выстуженный, пропахший смертью дом Валентина Ивановича.
Ружья и самогонный аппарат мы тоже, молча договорившись, решили оставить себе. Оно, конечно, хорошо — общинные отношения, коллективное выживание. Но живущий в душе каждого русского человека единоличник, тот самый внутренний крестьянин-кулак, так же требовал внимания и гарантий. На черный день. На крайний случай.
Ну а что? Добротные ижевские стволы очень даже пригодятся. Особенно на фоне этого бесполезного револьвера с его жалкими семью патронами, которые теперь надо беречь как зеницу ока. Обидно было до зубного скрежета. Но теперь есть шанс. И вообще, сам бог, казалось, велел их зажучить. Спрятать. Для себя. Для семьи. Для выживания.
Глава 4
Следующие пару недель выдались на удивление… плоскими. Словно жизнь вжали в прокрустово ложе рутины, лишив красок. А виной всему — оттепель. Резкое потепление превратило степь вокруг поселка в гигантское болото. Грунтовки, еще вчера звонкие под колесами, теперь засасывали УАЗы по самые мосты. Передвигаться стало не просто сложно — мучительно. Даже наши вездеходы буксовали, вязли, требовали лопат, тросов и коллективных усилий для каждого выезда за пределы относительно твердых улиц поселка. Вся активность свелась к дежурствам на вышках, редким вылазкам на санкционированную охоту или за дровами поблизости. Да кое-какой работе по дому, вроде починки прохудившейся крыши сарая или бесконечной разборки старых запасов.
Но была и другая, более глубокая причина этой тоскливой апатии. Поначалу всё это — исчезновение мира, стрельба, убийства — воспринималось как некий жуткий, но временный сбой. Как кошмар, от которого вот-вот проснешься. Игра на выживание, пусть и с реальными ставками. Теперь же, в эти сырые, серые дни, осознание непоправимости случившегося накрыло нас, как тяжелое, мокрое одеяло. Мы в полной мере ощутили всю безысходность положения. Мы здесь. Навсегда. Или до тех пор, пока не умрем. Города нет. Будущего, к которому мы привыкли — нет. Только этот клочок земли, окруженный бескрайней, враждебной степью и непонятным прошлым. И бесконечная борьба за то, чтобы просто… остаться живыми еще на один день.
Конечно, нельзя сказать, что все дружно кинулись рвать на себе волосы и голосить. Нет. Люди — существа удивительно адаптивные. Но то, что прежнего энтузиазма поубавилось, что многие ходили с потухшими глазами, а разговоры стали тише и мрачнее — было очевидно. Витало в воздухе. Как запах сырой земли после дождя.
С другой стороны, парадоксально, но именно эта безысходность заставляла людей работать. Работать не покладая рук, едва ли не круглые сутки. Может, чтобы заглушить страх? Или потому, что только в действии оставалась хоть