— Да ладно тебе, — я махнул рукой, стараясь сбросить тяжесть, навалившуюся при воспоминании о тех кадрах. — Мне кажется, этих фоток с лихвой хватит. До сих пор перед глазами всё это… говно стоит. Каждый кадр.
— Ну да, неприятно… — Леонид потёр переносицу, словно стирая навязчивый образ. — Чего уж тут… Но я почему-то уверен, — его голос стал твёрже, — что мы не раз ещё столкнёмся с подобным. И это, чёрт возьми, будет не самым страшным в нашем еб… непонятном мире.
Я молча кивнул, всем видом показывая согласие. Но внутри зашевелилась червячком другая мысль: А что может быть страшнее такой смерти? Когда тебя рвут на части, как падаль? Когда кричишь, а тебя просто… едят? В ушах снова зазвучал пронзительный, нечеловеческий вой тварей, перекрываемый короткими, обрывающимися криками людей. И запах… Проклятый запах свежей крови, тепла, уходящего из тел, и чего-то жуткого, звериного. Запах бойни, где режут скот. Нет, — решительно подумал я. Как приедем — первым делом не на сходку, не с отчётом. Первым делом — в баню. Попариться. Смыть с себя дорожную пыль, вонь смерти и… эту липкую гадость на душе. Вот тогда…
— Я подремлю немного, — внезапно буркнул Леонид, голос его стал вязким, усталым. — Пнёшь, если чо… — Не успел я ответить, как его голова тяжело упала на грудь, и почти сразу раздалось ровное, громкое похрапывание.
Везёт же, — с лёгкой завистью подумал я. Как мотор заглушил — вырубился. Никакого переходного периода. Способность ценная, в нашем-то положении. Или просто выдохся вконец? Я посмотрел на его осунувшееся лицо, на глубокие морщины у глаз. Леонид-то старше меня лет на десять. Организм уже не тот, а нагрузки он тащит наравне со всеми, а то и больше — всегда первый встает, последним ложится. Может, зря завидую? Просто кончились силы. Выжался весь.
Но от осознания этого не стало легче. Спать хотелось неимоверно. Бессонные ночи, постоянная готовность, стресс… Сейчас бы… да хоть на руль головой положиться, да на полчасика… А тут ещё этот храп, как издевка. Я невольно зевнул, широко, до хруста в челюстях. И вдруг — резкая боль! Челюсть заклинило в самой середине зевка. А-а-а! Мысленно завыл я, пытаясь сглотнуть и вернуть контроль. Слезы выступили на глазах от боли и нелепости ситуации. Но парадокс — сонливость как рукой сняло! Даже настроение, сквозь боль, стало чуть легче. Хотя, скорее, это был просто прилив адреналина от боли и осознания близости дома. Сейчас кажется, что мы не три дня отсутствовали, а целую вечность пропадали.
Вот народ-то удивится… — мелькнула мысль. Наверное, даже про дележку власти забудут… Хотя… — Я усмехнулся про себя. — Это вряд ли. Не те люди.
Я не хотел бы злословить о своих, но для понимания картины, наверное, придётся. Не злословить — констатировать. Чтобы было ясно.
Вспомнился яркий пример — Всероссийская сельскохозяйственная перепись. Я бы и не вникал в такие вещи, если бы моя Аня не устроилась тогда переписчицей в Росстат. Задача вроде простая: за двадцать дней обойти триста дворов, записать со слов хозяев, есть ли у них огород, скотина, сад. Минут пять, не больше. Личные данные не нужны — только адрес и факты хозяйствования. Раньше всё брали из бумаг сельсовета, а с приходом «демократии» и «прав человека» в глубинку, потребовалось личное участие. Вот только «хозяйствующие граждане», осознав свои права, наотрез отказались сотрудничать. Кто матом посылал сразу, кто полчаса ныл про «госдуру», кто откровенно врал, а большинство просто тихарилось за заборами, делая вид, что дома никого нет. Адекватных набралось от силы процентов тридцать. Но переписать-то нужно всех, иначе перепись не зачтут. По правилам «добровольной» переписи, при отказе надо просто отметить это и идти дальше. Но по факту оказалось, что так нельзя — все хозяйства должны быть учтены. «Добровольная» превратилась в обязаловку. Был даже алгоритм работы с отказниками — вплоть до вызова участкового. На бумаге. На деле же переписчикам приходилось самим, без всякой поддержки, уговаривать упёртых селян.
Вот, скажем, Тамара Петровна с Пятой улицы. Отказалась наотрез, осыпав переписчицу таким витиеватым матом, что покраснели бы грузчики в портовом кабаке. Но с ней всё ясно — возраст плюс наследственность дали о себе знать. А как быть с Виктором Петровичем? Человек интеллигентнейший, бывший депутат горсовета, уважаемое лицо! Кто из них, спрашивается, выражался громче и матернее — он или выжившая из ума Тамара Петровна? Орали оба так, будто с них кожу живьём сдирали! Только он при этом клял «беззаконие» и тыкал пальцем в Конституцию, а она — просто изливалась потоком первобытной брани.
И таких — в нашем колхозе каждый третий. И вот именно они — депутат, бабка и им подобные — теперь костяк оппозиции, ратующей за смещение главы. Честно? Будь моя воля — оставил бы всех этих горлодёров за периметром. Пусть сами строят свой «справедливый мир». Здесь работать не хотят, там не будут, там не умеют. Только ложками машут да митингуют. Опять же, не все такие, есть нормальные люди. Но общий фон… сильно подпорчен. И я бы не писал о них, но вопрос в другом: как эти люди воспримут новости, которыми мы их одарим? Одному богу известно. Ведь ход их мыслей для мало-мальски нормального человека дик и неприятен. Обычно общая беда людей сплачивает. У нас же — почему-то наоборот. Может, от того, что они и не люди вовсе? А так… обезьяны человекоподобные? Ну да ладно. Что-то я разошёлся. Похоже, это от зависти — Лёня вон дрыхнет, а я баранку кручу… Несправедливость, однако…
Как вообще можно спать при такой тряске? УАЗ подбрасывало на кочках, железо лязгало, как сумасшедшее, а старый мотор ревел, надрываясь. И печка… С ней отдельная песня. Отключить её можно только перекрыв кран подачи тосола. Но тогда движок начнёт кипеть — штатного охлаждения ему не хватает. Может, беда именно «Зямы», а может, всех УАЗов. Факт: печка не выключается. Жара стояла в кабине, как в бане, пот стекал по спине. Ну и чёрт с ней, с печкой… Надо было себя чем-то занять, чтобы чушь из головы выбить. Но чем?
Обычно в долгих поездках я считал: среднюю скорость, площадь пройденного асфальта, деревья или столбы на километр, метраж проводов… Всё что угодно, лишь бы мозг занять. Но что считать здесь? Травинки? Камешки? Не хотелось.