Зайдя во двор, я щелкнул фонариком на телефоне. Слабый луч света разрезал темноту. Надо было перед сном проверить живность — коз, кур в импровизированном курятнике. Да и просто оглядеться — днем вечно не хватало времени, жили в бешеном ритме «первых пятилеток»: подъем затемно — работа — работа — снова работа — отбой. Иначе было просто нельзя. Я никогда не предполагал, что для поддержания просто жизни небольшого села в условиях автономии потребуется столько титанических усилий. Взять любую простую вещь — не еду, а именно вещь. Допустим, обычное оцинкованное ведро. И представить, что его нужно изготовить с нуля, из подручных средств. Представляется с трудом. Потому что для ведра нужна жесть. А где её взять фабричного качества? Негде. Можно, конечно, в кузнице выковать… Но трудоемкость зашкаливает! Механизации ноль, ковать вручную — адский труд, а результат, скорее всего, получится кривым, тяжелым и неудобным. А ведь жесть нужно ещё и оцинковать, чтобы не ржавела! Замкнутый круг. Так что оставалось только беречь то, что есть, чинить, латать дыры, и ломать голову, как быть дальше. И это — всего лишь одно ведро. А сколько еще вещей в хозяйстве? Лопаты, топоры, гвозди, нитки, мыло? Каждая мелочь превращалась в большую проблему.
Вообще, за те месяцы, что мы провели в этом «оффлайне» (мне казалось, сравнение очень точное), изменилось всё. И не только быт и мир вокруг. Изменились сами люди. Конечно, по-разному — кто-то стал лучше, кто-то хуже. Но одно я понял точно: мы стали честнее. В первую очередь — перед самими собой и близкими. С нас словно спали маски. Исчезла необходимость «держать лицо» перед соседями, улыбаться тем, кому улыбаться не хочется, притворяться, увиливать, стараться выглядеть лучше, чем есть на самом деле. И вроде бы это хорошо — честность. Но без этих масок мы увидели, что люди вокруг далеко не всегда белые и пушистые. Зачастую — зубастые, клыкастые, с кучей камней за пазухой и старыми обидами в глазах. Старая истина: человек человеку волк, а иногда и похуже. Этот факт нужно было просто принять и учиться жить с ним дальше, с оглядкой.
Обойдя почти весь двор, проверив скот и птицу, я направил луч фонарика в дальний угол, туда, где между летней кухней и стеной дома находился закуток. Когда-то здесь стоял «горбатый» запорожец, потом его утащили на запчасти, а крышу сняли и куда-то девали. Я собирался как-нибудь привести это место в порядок, но руки не доходили. Для нормального гаража не хватало места, а делать очередной склад барахла не хотелось. Так и стоял этот угол, никому не нужный, по уши заросший бурьяном и молодыми кленами.
Не знаю почему — может, интуиция, может, мелькнуло что-то необычное, — но я остановился и решил заглянуть туда с фонариком.
Луч скользнул по ржавым остаткам каркаса, по высокой траве. И вдруг уперся в… новенькие, явно недавно привинченные петли на старой, покосившейся дверце, ведущей в этот сарайчик. И на них висел навесной замок! Один из тех старых амбарных замков, что пылились у нас на антресолях.
Зачем⁈ Зачем закрывать эту дверь, ведущую в глухую, заваленную хламом и заросшую дыру? Сердце екнуло. Что-то было не так.
Я наклонился, попытался посветить фонариком в щели между прогнившими досками стены. Свет был слабый, но мне показалось, что в глубине, за буреломом сухих веток и травы, что-то… шевельнулось. Медленно, лениво.
Интересно… Может, кошка? Или еж? Но наши коты обычно ночевали в доме или в сарае. А ежи… они не так двигались. Сомнение грызло.
Идти в дом за ключом было лень, поэтому я подтащил стоящее рядом полугнилое бревно, аккуратно взгромоздился на него и, приподнявшись, заглянул через верхний край стены внутрь сарайчика, направив луч фонарика в самый дальний, темный угол.
Сначала ничего не увидел — только сплошную стену бурьяна и молодой поросли клена. Но приглядевшись, в самом дальнем углу, где сходились две стены, я различил какое-то смутное движение. Что-то темное, сливающееся с тенями.
— Ох блядь… — вырвалось у меня, когда мозг наконец-то сложил картинку. В углу, на тряпке, свернувшись калачиком, сидела… она. Самая настоящая тварь! Такая же, каких мы видели у озера и в руинах города — серо-бурая кожа, длинные лапы с когтями, вытянутая морда… Только размером с крупную кошку. Очень маленькая. Возможно, детеныш.
Первой мыслью было мгновенно соскочить, достать револьвер и пристрелить гадину. Инстинкт самосохранения кричал: «Убить! Немедленно!». Но… рядом с тварью стояла жестяная миска с водой. И наличие нового замка на двери говорило красноречивее любых слов: существо здесь не случайно. Его спрятали. Намеренно.
Вот же чёрт… Аня… Как можно быть такой безрассудной⁈ Безумие!
Но возмутиться вслух я не успел. Из темноты, словно из ниоткуда, появилась сама «виновница». Она стояла в нескольких шагах, затаив дыхание, наблюдая за мной.
— Привет, — тихо сказала она. В ее голосе не было ни страха, ни смущения, только решимость. — Не пугайся. Я сейчас всё объясню.
И вот что она рассказала, пока мы стояли в темноте нашего двора, под мерцающими звездами.
Это случилось в ту самую ночь, когда я уехал с группой в город. Аня, как обычно, поздно вечером пошла проверить животных. Обходя сарай, она буквально наткнулась в темноте на тварь. Не на эту малышку, а на взрослую, крупную особь. Ростом почти с человека.
Испуг был диким. Она одна, дома спят дети. Собаки молчали — почему? Это было самым страшным. И понимание, что сделать что-то против такого монстра в одиночку — невозможно. Она слишком хорошо знала, как твари расправляются с людьми. Видела останки. Ситуация была хуже некуда: ложись и помирай.
Но… тварь эта вела себя странно. Она не бросилась в атаку. Не зарычала. Не показала клыки. Она стояла, смотрела на Анну своими нечеловеческими, светящимися в темноте глазами… и вдруг издала серию тихих, жалобных звуков. Не рычание, не шипение. Что-то похожее на скулеж. И всем своим видом, жестами, она словно… звала. Куда-то за собой.
Естественно, Анна пошла. У нее не было выбора. Она была готова идти куда угодно, лишь бы увести эту опасность подальше от дома, от детей. Она шла, чувствуя, как