Через мгновенье там, где только что был Мартин, зияла чёрная полынья, над её поверхностью встала дыбом и снова опустилась небольшая льдина. По краю полыньи медленно плыла шапка Мартина.
Ещё через мгновенье над водой показалась голова, и Николка услышал, как Мартин шумно глотнул воздух. Вцепившись в край льда, он с ужасом и мольбой смотрел на Николку. Лицо Мартина запрокидывалось – течение тянуло его под лёд.
Недолго думая Николка скинул валенки, взял их в руки и побежал к полынье. Не добежав до неё нескольких шагов, он лёг на брюхо и пополз. При этом он приговаривал:
– Держись, Мартын, держись!
Он протянул Мартину валенок с привязанным коньком, и Мартин судорожно ухватился за выгнутую конскую шею. Николка скользнул по льду к полынье.
– Не дёргайся! – прикрикнул он на Мартина и добавил успокоительно: – Ничего, ничего, сейчас…
Он тянул, как мог, упираясь в лёд свободной рукой и коленями. Но лёд был скользкий, и когда он, поторопившись, сделал неловкое движение, то легко соскользнул назад к полынье как раз на расстояние, которое только что одолел с таким трудом.
Вскоре, однако, руки Мартина до самых подмышек лежали на льду, и он упёрся грудью в край полыньи.
– Попробуй бултыхать ногами, как будто плывёшь! – сказал Николка.
Мартин попробовал, но ничего из этого не вышло. Подумав, Николка сказал:
– Мартын, ты сейчас не шевелись. Замри.
Он дотянулся до своего второго валенка и привязанным к нему коньком продолбил углубление во льду. Теперь он мог зацепиться коньком за это углубление и начать понемногу вытаскивать Мартина на лёд.
Мартин так окоченел от ледяной воды и от страха, что, оказавшись на льду, даже не мог сам отвязать коньки – пальцы были как чужие. Он попытался что-то сказать, но одеревенелые губы только беспомощно дёргались, и слышалось бессмысленное «ва-ва-ва-ва», словно он глухонемой. Николка отвязал Мартиновы коньки и снова пополз к полынье – чтобы выловить шапку. Увидев это, Мартин в ужасе закричал своё «ва-ва-ва», и Николка, обернувшись, сказал:
– Что «ва-ва-ва»? Трясоголов с тебя, «ва-ва-ва», шкуру спустит за шапку! Вчера башмаки, сегодня шапка…
Шапка делала очередной круг по полынье вдоль кромки льда. Дождавшись, пока она подплывёт к нему, Николка выловил её.
По дороге Мартин еле плёлся. Николка взял его за руку и заставил бежать.
Увидев Мартина, Николкина мать всплеснула руками:
– Батюшки, весь мокрый! Нелёгкая понесла вас на реку! Ну полезай на печь! А кафтанчик-то сними! Да разуйся!
Мальчики влезли на печь. Печь была горячая, натопленная по-зимнему. Николка накрыл Мартина старым тулупом.
Через некоторое время из-под тулупа послышался голос:
– Жарко…
– Это хорошо, терпи! – ответил Николка.
Наконец он позволил Мартину вылезти из-под тулупа, и они уселись рядом на куче старой одёжи.
Каждый раз, как друзья оказывались на печи, они начинали шептаться. Николка пошутил, что Мартин опередил в этом году всех русских – уже купался в Иордани [26]. Мартин не понял, и Николке пришлось объяснить:
– У вас, у немцев, свои немецкие праздники, а у нас свои, русские. Вот, к примеру, скоро Николин день. В этот день у нас мужчины мёд-пиво пьют, а женщины печальные песни поют. Тут и мои именины. В конце декабря Рождество, но это ты и без меня знаешь. С Рождества начинаются святки. Тут самое веселье: гадания, плясания, ходим по соседям Христа славить, нам за это кто плюшку, кто ватрушку, кто пирог, а кто и денег чуток. Вечером все, кому не лень, и молодые и старые, наряжаются кто во что горазд: один в немецкое платье, другой в женское, третий в вывороченную шубу. Иной ещё и рога прицепит. Личины разные надевают – кто страшные, кто смешные… Игры начинаются: жмурки, пятнашки, прятки… Хохоту!.. Страсть, до чего люблю в жмурки играть! Святки пролетят, и не заметишь! А там – Крещенье, самые лютые морозы. К Крещенью прорубь готовят нарочито для купанья. Вот эта-та прорубь и называется Иордань. Перед тем как купаться, мы над ней голубей выпускаем. Все, кто рядился, личины надевал или гадал, купаются в этой проруби. Не только они, купается каждый, кому охота, но эти-то уж обязательно! А кто на Святках больше всех веселился? Ясное дело – мы, мальчишки! Значит, мы – первые купальщики! Все лезем в воду, разве только хворые какие… А иной хворый, если не побоится в прорубь влезть, так с него любую хворь как рукой снимет!..
Слушая рассказ о крещенском купании, Мартин с ужасом вспоминал тёмную ледяную купель. Неужто Николка не смеётся над ним и у русских действительно существует такой невероятный обычай? Мартин недоверчиво спросил:
– Ты не шутишь? Ты правда будешь купаться?
– А как же! Первый полезу!
– А можно прийти посмотреть, как вы будете купаться?
– Можно! – ответил Николка. – Отчего ж нельзя!
И Мартин решил, что непременно своими глазами увидит это удивительное зрелище: как в лютый мороз люди сами, по доброй воле, лезут в ледяную купель.
Когда он ушёл, Николка вдруг ни с того ни с сего сказал матери:
– Эх, жалко, Мартын не нашей веры! Были бы мы с ним как братья!
Глава пятнадцатая
Рождественская ярмарка
Приближалась рождественская ярмарка.
Задолго до её открытия в Юрьев всегда наезжало великое множество русских торговых людей из Новгорода и Пскова. Русскую речь можно было услыхать в любом уголке города, на отдалённой улице и в безымянном переулке, в лавке и в мастерской ремесленника, в медоварне и пивном погребке.
Но нынче в городе было необычно тихо – даже в день открытия ярмарки на Большом рынке не было ни одного купца из Новгорода или Пскова. А ведь Юрьев Ливонский жил и богател именно торговлей с Русской землёй!
Лишь по прошествии первой ярмарочной недели появилось несколько новгородских купцов да один псковской. Товару каждый из них привёз самую малость – дорожных расходов не покрыть. По городу они ходили без обычной весёлой развязности, всё будто опасались чего-то, к чему-то приглядывались.
Для дерптских купцов, да и для ремесленников такая ярмарка была тяжёлым ударом по мошне. Немцы были злые как собаки и срывали злобу друг на друге. Усилились всегдашние распри между купцами и ремесленниками, а также между ними, дворянами