Поползли слухи.
Говорили, что недруги дерптских купцов загодя пустили по Новгороду и Пскову молву, будто магистр Ливонского ордена намеревается напасть на Псков со стотысячным войском. Ему-де и горя мало, что недавно заключён мир: так, мол, даже лучше – неожиданность нападения сулит успех! А нужна эта клевета недругам дерптских бюргеров затем, чтобы напугать псковских и новгородских купцов – какой дурак поедет торговать, раз предстоит война!
Другие утверждали, что это отнюдь не клевета, что всё так и есть, не такие, мол, простачки живут во Пскове, чтобы из-за одних только слухов посылать в Москву и Новгород за помощью, день и ночь ковать оружие, укреплять стены и башни вокруг всего огромного города и запасаться продовольствием. Третьи сообщали, что магистр в ярости: столько истрачено денег на снаряжение похода – и всё впустую! Ведь суть плана состояла в том, чтобы застать русских врасплох. Иные добавляли, что магистр сказал: если он сыщет того, кто выдал русским тайну, то повесит его за ноги – пусть висит, пока не сдохнет!
Находились и такие, которые, то и дело оглядываясь, шептали соседу или приятелю на ухо, что дерптский епископ подкуплен русскими, что он их давний соглядатай и что это он известил псковичей о предстоящем нападении. Для этого ему даже не пришлось посылать человека – он тайно держал в замке привезённых из Пскова голубей и, когда понадобилось, отправил их туда с вестью.
Город гудел, как растревоженный улей. Почти никто не делал своих насущных дел – все были заняты событиями, которые возбуждали тем больше любопытства, чем меньше о них было известно достоверного. Никогда ещё жители Юрьева Ливонского не разговаривали так подолгу на улице и не засиживались так поздно в гостях.
Одних предстоящая война огорчала, других – радовала; иные дивились тому, что она до сих пор не началась, а некоторые говорили, что она и не начнётся, потому что план магистра фон дер Борха раскрылся слишком рано.
Всё чаще высказывалось мнение, что предупредили псковичей, по всей вероятности, здешние русские. Находились такие, которые кричали, что это ясно и ребёнку, что епископ уже расследует это дело и русским несдобровать.
Многие были убеждены, что приехавшие на ярмарку русские – лазутчики и их не мешало бы схватить. Но тут выяснилось, что русских купцов в Юрьеве уже нет. Они распродали свой немногочисленный товар и убрались восвояси.
В довершение всего однажды утром неподалёку от Домского собора нашли тело соборного сторожа с отрубленной головой. Многие горожане были уверены, что убийство совершили русские, а кто в этом сомневался, тот получал от друзей и соседей множество доказательств одно другого убедительнее.
Насчёт того, кто убил соборного сторожа, у Maртина с Николкой было своё мнение, но они держали его при себе.
Приходя к Николке, Мартин рассказывал всё, что ему случалось услышать от прислуги или от приказчиков, от дедушки или от посторонних людей на улице. Русский конец тоже был полон слухов, однако то, что вызывало у немецких жителей города гнев или удивление, у русских рождало предчувствие надвигающейся беды.
Мартина теперь ни днем ни ночью не оставлял сосущий страх. Зашевелилась слепая могущественная сила, обитавшая, как полагал Мартин, в епископском замке. Она вот-вот прозреет, угадает и накажет тех, кто помешал осуществлению её жестокого замысла. Иногда Мартину чудилось, что даже его дедушка – частица этой тёмной безжалостной силы. Каждую ночь Мартину снились страшные сны; они сливались в один косматый мрак, в котором почти не всплывало ничего связного.
Однажды Мартин сказал Николке:
– Я боюсь… вдруг они узнают про нас…
Николка ответил бодрым голосом:
– Чудной ты, Мартын! Да как же они узнают? Если мы сами им не скажем, ничего они не узнают!
Но, несмотря на бодрый Николкин голос, Мартину показалось, что и в Николкиной душе поселился страх.
Шла к концу вторая неделя ярмарки, когда в Юрьев вдруг приехал Трифон Аристов. Был он по-прежнему весел духом, а товару привёз много больше, чем обычно. Весь свой товар он продал в один день с большим барышом и, как всегда, загулял. При встрече с Варфоломеем он сказал:
– Ну, рассказывай, как тебе удалось узнать про ихнюю затею?
– Про какую затею? – спросил Варфоломей.
– Как «про какую»? Да про магистров поход!
– Что ж тут узнавать, – отвечал Варфоломей, – весь Юрьев только об этом и говорит.
– Молодец, что поспешил известить, – сказал Трифон. – Мы всё успели – и в Венден, где магистр обитает, лазутчиков отправили, чтоб разведать, что и как, и за помощью послали. Теперь новгородское войско уже во Пскове, а московское – на подходе. Да… Ну, магистр, когда понял, что не с одним Псковом будет иметь дело, чуть не лопнул от злости. Пришлось ему распустить своих наёмников – чего же зря жалованье платить! Шутка ли, такую ораву кормил впустую! Да… Я и сам побывал недавно в Вендене – все досконально разузнал…
Варфоломей слушал Трифонову речь, и на лице его появлялось недоумение. Наконец он прервал Трифона:
– Постой, ты говоришь, что я тебя известил? А ведь я тебя ни о чём не извещал.
– Здравствуй, сват – новые лапти! – сказал Трифон. – Прислал мне письмо с моими голубями и теперь от меня же хоронишься! Уж не боишься ли ты, что я побегу доносить на тебя юрьевскому бискупу? Ты, как видно, тово…
– Это ты тово! Никаких писем я тебе не посылал!
– Брось шутить, Варфоломей! – сказал Трифон. – Сын твой, что ли, послал? Ты мне загадок не загадывай. Да! Я и так поломал голову: почему, думаю, Варфоломей только пять голубей отпустил? Сперва решил, что летели все шесть, да одного сокол ударил. Потом думаю: нет, не может быть, чтобы сокол ударил изо всех самого сильного! Что-то тут не так. И когда через несколько дней пришёл шестой, я сразу понял, что он с важной вестью. Поглядел, а при нём грамотка…
– Какая грамотка? – почти закричал Варфоломей, а Трифон продолжал:
– Только не пойму – зачем ты написал её по-немецки?
– По-немецки? – переспросил Варфоломей.
Трифон пристально посмотрел на друга и сказал:
– Ну, будет об этом. Поговорили, и хватит.
Сначала он был оскорблён неожиданной и непонятной скрытностью Варфоломея, но теперь в его сердце закралась тревожная мысль: а не спятил ли его друг за то время, что они не виделись? И он спросил как можно спокойнее:
– Как у тебя идут дела?
– Нет, погоди, – сказал Варфоломей. – Помнится мне, когда я выпускал голубей, их и правда было пять.