Назвав самую смешливую, самую болтливую, самую ехидную из местных кумушек, он дал понять госпоже Вернье, чтобы она заручилась свидетельницей, которая ничего не упустит и будет потом целый месяц потешать весь городок, рассказывая сценку между коммивояжером и сумасшедшим. Супруги Вернье так хорошо сыграли свою роль, что Годиссар не возымел ни малейшего подозрения и сразу попался в ловушку; он галантно предложил руку госпоже Вернье и был убежден, что дорогой покорил обеих дам, которых старался ослепить остроумием, шутками и непонятными каламбурами.
Дом мнимого банкира находился у входа в «Веселую долину». Усадьба, называвшаяся «Ла-Фюи», ничем особенно не отличалась. В первом этаже была большая, обшитая деревом гостиная, по обе стороны которой расположены были спальни – старика и его жены. В гостиную вела прихожая, служившая столовой и смежная с кухней. Над первым этажом, лишенным внешней нарядности, обычно свойственной даже самым скромным жилищам Турени, помещались мансарды, куда вела наружная лестница, опирающаяся на один из выступов дома и покрытая навесом. Дом был отделен от виноградников садиком, заросшим жасмином, ноготками и бузиной. Вокруг двора расположились службы, необходимые в хозяйстве виноградарей.
Маргаритис, сидевший в гостиной у окна, в кресле, обитом желтым утрехтским бархатом, не встал при виде двух входящих дам и Годиссара: он думал о том, как бы продать свои две бочки вина. Это был сухопарый человек, с грушевидным черепом, лысым спереди и обрамленным редкими волосами сзади. Глубоко посаженные глаза, обведенные синевой; густые черные брови; тонкий, словно лезвие ножа, нос; выступающие челюсти и впалые щеки, вытянутое лицо – все, даже подбородок, чрезмерно длинный и плоский, все придавало его Физиономии странное сходство с преподавателем риторики или с тряпичником.
– Господин Маргаритис, – обратилась к нему госпожа Вернье, – очнитесь! Этого господина направил к вам мой муж, выслушайте его внимательно. Бросьте ваши вычисления и потолкуйте с ним.
Услышав это, сумасшедший встал, взглянул на Годиссара и, указав ему на стул, сказал:
– Потолкуем, сударь.
Три женщины ушли в спальню госпожи Маргаритис, оставив дверь приоткрытой, чтобы слышать весь разговор и в случае надобности вмешаться. Не успели они усесться, как через виноградник прокрался господин Вернье, попросил открыть окно и бесшумно влез в комнату.
– Вы, сударь, – сказал Годиссар, – занимались делами…
– Общественными, – ответил, прерывая его, Маргаритис. – При короле Мюрате я усмирил Калабрию.
– Вот так штука! Теперь он и в Калабрию попал, – шепотом заметил господин Вернье.
– О, в таком случае, – продолжал Годиссар, – мы отлично договоримся.
– Я вас слушаю, – ответил Маргаритис, принимая осанку человека, который позирует живописцу для портрета.
– Сударь, – сказал Годиссар, играя ключиком от часов и машинально вращая его равномерными движениями, что крайне занимало сумасшедшего; по-видимому, именно поэтому он и сидел спокойно, – сударь, если бы вы не были человеком выдающегося ума… (тут сумасшедший поклонился), я ограничился бы тем, что изложил вам в цифрах материальные выгоды дела, психологические основания которого заслуживают того, чтобы вас с ним ознакомить. Послушайте! Не правда ли, из всех общественных сокровищ самое ценное – время? Экономить время – не значит ли это богатеть? Что же больше всего пожирает времени в жизни, как не тревога о том, что я называю похлебкой, – выражение вульгарное, но в данном случае меткое? Что может поглощать больше времени, чем невозможность представить гарантии тем лицам, у которых вы просите денег, когда, временно обеднев, вы богаты надеждой.
– Деньги, – вот и договорились, – вставил Маргаритис.
– Итак, сударь, я послан в разные департаменты компанией банкиров и капиталистов, которые заметили, как много люди с большим будущим теряют времени, а стало быть, и ума и производительной деятельности. И вот нам пришло в голову превратить для таких людей их будущее в капитал, выдать им векселя под их таланты, выдать векселя подо что?.. Опять-таки под упомянутое время и обеспечить эту ценность их наследникам. Здесь идет речь уже не о том, чтобы сэкономить время, а о том, чтобы придать ему ценность, выразить его в цифрах, перевести на деньги те его продукты, которые вы желаете получить в этом умозрительном пространстве, представляя те моральные качества, коими вы наделены и кои, сударь, являются движущими силами, как водопад, как паровая машина в три, в десять, в двадцать, в пятьдесят лошадиных сил. Ах, вот это прогресс, стремление к более совершенному порядку вещей, стремление, вызванное деятельностью нашей эпохи, по самому существу своему прогрессивной, как я и докажу вам, когда мы коснемся принципов более разумного согласования общественных интересов. Я объясню вам это на наглядных примерах. Оставим отвлеченное рассуждение, которое у нас принято называть математикой идей. Допустим, что вы не рантье, а художник, музыкант, артист, поэт…
– Я художник, – заявил сумасшедший как бы вскользь.
– Ну и отлично, раз вы так хорошо усваиваете мою метафору. Вы художник, у вас впереди прекрасное будущее, богатое будущее. Но я иду дальше…
Услышав эти слова, сумасшедший тревожно взглянул на Годиссара, словно боясь, как бы тот на самом деле не ушел, и успокоился только тогда, когда увидел, что тот сидит на прежнем месте.
– Вы даже еще ничто, – продолжал Годиссар, – но вы себя чувствуете…
– Я себя чувствую, – сказал помешанный.
– В душе вы говорите: я буду министром. И вот вы художник, вы артист, вы литератор, вы будущий министр, вы определяете в цифрах ваши надежды, вы устанавливаете на них тариф, вы оцениваете себя, предположим, в сто тысяч экю…
– Стало быть, вы принесли мне сто тысяч экю? – спросил сумасшедший.
– Да, сударь, и вы сейчас убедитесь в этом. Либо их обязательно получат ваши наследники в случае вашей смерти, ибо Общество обязуется выплатить им эти деньги, либо вы получите эту сумму благодаря вашим работам в области искусства, вашим удачным предприятиям, если вы останетесь в живых. Если вы ошиблись в своих расчетах, то можете начать все сызнова. Но поскольку вы установили – как я уже имел честь вам доложить – стоимость вашего умственного капитала, – ибо это умственный капитал, усвойте это хорошенько, умственный…
– Понимаю, – сказал сумасшедший.
– Вы подписываете страховой договор с администрацией, которая признает за вами ценность в сто тысяч экю, вашу ценность как художника…
– Я художник, – пробормотал сумасшедший.
– Нет, – продолжал Годиссар, – вашу ценность как музыканта, как министра, и обязуется выплатить их вашей семье, вашим наследникам в том случае, если смерть разрушит ваши надежды – эту, так сказать, похлебку, наваренную на умственном капитале. Таким образом, уплата премии будет достаточна, чтобы укрепить…
– Вашу кассу, – перебил