Я смотрел на этих людей, на скудную обстановку столовой, и думал о том, что вчера здесь на диване лежал немецкий граф, а несколько дней тому назад, также оживленно переговариваясь и докладывая положение дел данной минуты, толпились генералы и офицеры германского штаба.
Артиллерийская перестрелка разгоралась. Вместе с причисленным к штабу дивизии гусарским офицером N-ского полка, случайно встретившимся старым товарищем по реальному училищу, я пошел к нашим батареям.
За деревней, в полуверсте, дорога расходилась в двух направлениях. Главная, на Белявы – Ленчицу, шла прямо, а направо поворачивало короткое – версты в три – шоссе до В.
Название, самое место, большой, далеко видный барский дом в стиле Империи, по которому теперь били немцы бризантными снарядами, – все вместе что-то говорило заваленной образами и событиями последних дней памяти, но что, трудно было уловить…
Уже выйдя в поле, на котором возвышались огромные дома, напоминавшие одиноко стоящие скирды соломы, за которыми, вытянувшись длинной линией, стояли зарядные ящики и батарейные лошади, я вспомнил: ведь это В., те самые В., которые сто лет тому назад Наполеон купил, обстроил и подарил панне Валевской, [59] очаровательной польской панне, грациозно вплетавшейся своей короткой и поэтической любовью в гирлянду женщин, окружавших великого корсиканца.
Теперь по этому дому тяжело хлопали немецкие «чемоданы», и с зловещим воем сыпалась шрапнель, тщетно нащупывавшая наши батареи.
IV
Все, что писалось об искусстве нашей артиллерии в области выбора позиции, для большинства читающих эти строки суть отвлеченные, мало связывающиеся с определенным представлением слова. Но вот я на поле сражения. Батарея бухает тут же, с позволения сказать, под носом, а много ли я знаю о ней? Я даже не вижу ее: поле ровное и гладкое, как ладонь; отчетливо видны хаты возле В., сад, перелесок, видны долго стоящие в воздухе, плотные, как клоки ваты, дымки неприятельской шрапнели и черные клубы разрывающихся снарядов. Слышен вой нашей шрапнели, в первый момент низкий, басовой и по мере удаления повышающейся. Этот вой сильно напоминает вой автомобильной сирены, не рожка или фанфары, а сирены, такой же, которую можно слышать в любом морском порту. Но где стоит помещающаяся несомненно под носом батарея, не видно. Куда можно спрятаться с шестью орудиями, – а как потом оказалось, с двенадцатью, так как стояло две батареи, – спрятаться на чистом ровном поле?
И надо было подойти на полтораста (вымеренных мной) шагов, чтобы увидеть эти батареи.
Поле прорезывалось наискось ложбинкой. Одной из тех ложбинок, в которых осенью скопляются большие широкие лужи. Неуловимо пологие скаты делали ее совершенно незаметной. Казалось, тут нельзя спрятаться зайцу, но тут поместились на некотором расстоянии друг от друга двенадцать орудий и около шестидесяти человек. Когда позже я прошел к цепи, залегшей в четырехстах – пятистах шагах впереди, я едва отошел, как опять потерял батареи, и только по красным коротким вспышкам выстрелов, особенно заметным в подступавшем синими тенями вечере, можно было наметить места орудий.
Люди у орудий справлялись быстро и ловко.
Сбоку, шагах в пяти, лежал вольноопределяющийся с телефонной трубкой у уха. Командир батареи был на наблюдательном посту, довольно далеко, и с высоты, похожей на дом скирды, диктовал вольноопределяющемуся, а тот, повернувшись к орудиям, передавал:
– Трубка сто… Один патрон! Очередная!..
И разом – перекидываясь и как будто заражая одна другую коротким мелькающим огнем – пушки ахали так, что земля вздрагивала. И зловещие воющие птицы шрапнели уносились туда, левее леска, через шоссе… Трубка сто – это значит 100, деленное на 25, равняется 4 версты.
За четыре версты были немецкие батареи. Их заставили уже три раза переменить позиции, а одна из них замолчала совсем. Они искали наши батареи и, очевидно, предполагали их где-нибудь возле имения. Дом прекрасной польской панны выдерживал на себе весь огонь пытавшихся нащупать врага немцев. И снаряды, и шрапнель делали там только ненужные опустошения.
V
Дальше идти было нельзя. Не потому, чтобы это было опасно, – хотя, конечно, и опасно, но это при данных обстоятельствах не представляется важным, – а потому, что идущий по полю человек мог открыть немцам местонахождение батареи. Это гораздо важнее смерти идущего. Мы поползли к цепи, смутно серевшей впереди звеньями солдатских шинелей.
Немецкая артиллерия теперь изменила тактику. Она начала стрелять по периферии того отрезка круга, центром которого она была. Белые облачки шрапнели стали приближаться. Вспыхнет вдруг такое облачко, стоит секунду, – и лопающийся, характерный удар звякнет в воздухе. А облачко стоит еще долго, плотное, медленно изменяющееся в своих очертаниях. Огонь усилился, белые облачки залетали чаще. Уже два лежавшие рядом солдата оказались раненными. У одного была жестокая рана – в тот момент я заметил только как-то необычайно быстро, мгновенно залитое кровью лицо. Но доктор, возившийся с ним, сказал мне, что он будет жив, если все пойдет нормальным порядком.
И замечательнее всего: качаясь от нечеловеческой боли, этот солдат нашел нужным сказать мне, что он помнит, как я – в своей меховой шапке, единственный и потому заметный штатский человек среди военных, был у них в цепи, когда его ранили.
VI
Обычно эти два корпуса, заключенные в кольцо русских войск, не принимают боя; они отходят, если нет надежды прорваться хотя бы ценою больших потерь, как это было под Ловичем; Лович открывал им выход, – правда, проблематичный и связанный тоже со значительным уроном, – на Плоцк, находившийся до утра этого дня, когда я пишу это, в немецких руках. Это была уже надежда, искра надежды.
Такой надежды здесь, под X., не могло быть. Обычно немцы должны были тотчас же начать отступление, ограничившись артиллерийской перестрелкой. Но они сыпали шрапнель, и, по менявшимся позициям батарей, ясно видно было, что они не отходят, а наступают, но наступают как-то странно, почти бессистемно, вдаваясь сильно вправо от нас, но без попытки обойти фланг.
Впоследствии это обстоятельство выяснилось. Образовалась своеобразная переслойка, благодаря постоянному передвижению и (надо отдать должное) удивительной гибкости нашего врага. Сдавленные со сторон, они вытягиваются вперед, не теряя связи с центром. Эти щупальца главного ядра выдаются иногда значительно вперед, как было в данном случае, а между ними переслоение русских сил,