Опять вначале тонкий и постепенно все более крепнущий вой, и опять над самой землей перебегающими шаловливыми вспышками сверкнули желтые и голубые огоньки – и удар взрыва.
Это было очень красиво и напоминало какой-то праздничный веселый фейерверк.
Высокая черная фигура быстро двигалась по саду и бормотала что-то по-польски. Когда она подошла ближе, я узнал ксендза.
– Боже мой, Боже мой, я так боялся этого… – отрывисто и неясно говорил он, ни к кому не обращаясь, – они разрушат костел, непременно разрушат… Я боялся даже думать об этом – и теперь вижу – они разрушат его.
Иной, уже более серьезный и властный, звук вырвался из-за перелеска. И в ту же секунду на болоте за садом ярко и зловеще вспыхнул зеленовато-желтый сноп огня, и земля дрогнула от удара.
– Бризантный… Чемодан! – как будто радостно выкрикнули слева.
– Недолет! – спокойно ответил голос справа.
А там, где, все больше и больше разгораясь, пылало занявшее полнеба зарево, ожесточенно и торопливо рвали воздух орудия, и все быстрее и лихорадочнее трещали ружья… Теперь уже отдельных выстрелов не было: они сливались в непрерывную цепь, и похоже было, что огромное железное ядро катается по каменной мостовой, давя и круша человеческие жизни.
Сюрприз
I
Взятые в последние дни пленные на вопрос «Откуда их части?» отвечают двояким образом. Или: «С французского фронта… Два месяца были там, потом посадили нас в вагоны и перевезли сюда. Оттуда все время берут – по восемьдесят поездов в день отправляют – и все сюда…» Или: – «Привезен из крепостного гарнизона… Крепости Восточной Пруссии все очищены… Все, что можно было взять оттуда, переброшено сюда, в Польшу…»
Пишущий эти строки имеет в своем распоряжении взятые с павших под Ловичем немецких солдат письма. Среди обычной и, надо признаться, довольно однообразной переписки с близкими, оставшимися в Германии, среди трагических и сентиментальных, наивных и трогательных слов любящих людей, жен, матерей, сестер и невест, попадаются письма товарищей и братьев, оставшихся на Западном фронте. Их даты – половина или конец октября. Их тон – тон зависти принужденного ничего не делать человека, зависти к тому, кто пошел для живой, яркой деятельности.
Эти письма любопытны главным образом тем, что показывают обстоятельство глубокой важности: около месяца тому назад восемьдесят поездов в сутки по нескольким параллельным путям стали перебрасывать немецкие войска на русский фронт. Есть сведения, которым не представляется надобности не доверять, что к половине ноября (нашего, старого стиля) награжденный милостью Вильгельма генерал Гинденбург собрал таким образом около двенадцати корпусов. Принимая во внимание опустошенные крепости, гарнизоны которых вошли в состав вновь сформированной армии, цифра двенадцать должна быть увеличена до пятнадцати, а возможно, и семнадцати.
Некоторое время громы войны молчали. Частичные встречи в виде отдельных столкновений не могли быть приняты к учету, как имеющие значение бои.
Затем эта вновь сформированная, перетасованная и пополненная армия в пятнадцать – семнадцать корпусов двинулась исправлять однажды испорченное. На правом берегу Вислы – с фронта Млава – Цеханов – Плоцк – началась демонстрация, имеющая значение, как отвлечение на себя русских сил с правого берега Вислы, так и учет морального воздействия – постоянно напряженное внимание, обращенное в эту сторону. На этом фронте немцы достигли Сахоцина, но линия их сломалась. Под напором русских Плоцк был очищен.
На левом берегу картина получилась несколько иная. Против самого Плоцка немцы стояли плотно. Несколько дней тому назад трудно было учесть их задание, теперь оно представляется ясным. Упорные, жестокие бои под Ловичем – в отрезке Лович – Сохачев – говорили о том, что это для немцев очень важно. Бои эти не прекратились и до сих пор, и Лович, милый старинный Лович, переживает тяжелые часы. Тяжелая немецкая артиллерия громит его бризантными снарядами. Над городом реют аэропланы, засыпающие его бомбами. Население сидит в подвалах, вылезая из них только с наступлением ночи. От снарядов и падающих сверху бомб там и здесь вспыхивают пожары, и не успевают солдаты потушить в одном месте, как пламя взметывается в другом.
И день, и ночь, не переставая, сотрясают воздух удары тяжелых орудий.
Лович важен для немцев. Он – начало ломаной, достающейся горами немецких трупов и реками человеческой крови, линии, проведение которой выхватило из рядов германских войск тысячи людей и доставило генералу Гинденбургу звание фельдмаршала. Теперь эта линия представляется таковой: Лович, Лодзь, Тушин, Петроков.
II
Так, или приблизительно так, рисуется положение в тот момент, когда я пишу это письмо. Война – как сон. Порою в ней нет времени, и реальная выпуклость событий подавляет собою логику вещей. То, что было вчера, под влиянием тысячи воль, тысячи единиц, внезапно и странно изменяется, переменяя положение и место, как это бывает только во сне. Тот не учитываемый, не поддающейся никакому приблизительному определению коллектив серых шинелей и темных, носящих следы давнего загара и еще более давней грязи, лиц творит своими загрубелыми, рабочими руками войну и преподносит порою совершенно неожиданные сюрпризы. Одним из таких сюрпризов был стремительный натиск сибирских полков на подошедших к Варшаве немцев.
Широкоплечий, бородатый и темнолицый сибиряк с такими живыми бойкими глазами, что, глядя в них, невольно хотелось улыбнуться, говорил мне:
– В вагоне сидел… Трясло, трясло… Приехали – двинули нас туда, а обоз это, значит, пулеметы и все прочее, сзади… Говорят, обождать требуется. Мы и говорим:
– Ваше высокоблагородие, извольте доложить, никак ждать невозможно!.. Потому и так ждали! Извольте обсказать – нету такой возможности!..
– Ну и что же?
– А что же? Так с вагонов и в штыки… Маненько перепутались – которые части, да ведь все свои, чего там глядеть!.. Как вдарили, так и кончено дело… Вот! – поставил он точку коротким словом.
Таких сюрпризов, неожиданно вылезающих из массы серых шинелей, не может учесть не только специальный корреспондент газеты, но и никакой Гинденбург. Волшебной палочкой феи в серой барашковой папахе, сильно поскребывающей заскорузлыми ногтями давно, за недосугом, нестриженую голову, в которой «зверья этого самого, покуда в окопах-то сидели – си-и-ила», – мановением палочки этой феи события вдруг изменяются до неузнаваемости, и правильно задуманная, выдержанная, согласно данным специальной науки, линия концентрического обхода внезапно ломается, как детская игрушка.
III
Бои под Лодзью, слившиеся в один непрерывный бой, дают примеры таких сюрпризов. Мы знали давно,