Клинический опыт, приобретенный в диспансерах, и критика науки
Повседневный опыт, приобретенный Райхом в этих центрах, раскрывает ему глаза как ученому. Он констатирует, что, вопреки заявлениям ханжей от медицины, «молодежь», которую желают «защитить от сексуальности», – это на самом деле взрослые люди. У них тяжелая работа; у них уже есть сексуальные партнеры, некоторые спрашивают, что делать, «чтобы не жить в одиночестве». В противоположность репрессивному воспитателю, который скрывает от них истину, стремясь утвердить свой авторитет, Райх начинает их слушать. Он слышит то, что они ищут любви, истины, что они хотят повзрослеть. Вместе с ними Райх констатирует, что социальная реальность, их окружающая, всячески препятствует их законному желанию. Признание этого желания в аналитической работе позволяет легко добраться до основы симптомов, от которых они страдают: «Когда я объяснял простые отношения между генитальной фрустрацией и неврозами, молодые люди понимали меня с полуслова. ⟨…⟩ Словно бы они давно этого ждали, словно бы они давно несли на себе бремя, значение которого было им неизвестно. Но о генитальности они знали всё. Они знали, что им нужна любовь и что без нее жизнь станет пустыней ⟨…⟩ за несколько месяцев я узнал о сексологии и социологии больше, чем за десять лет частной медицинской практики» [131]. Райх стремится снять то и дело возникающее чувство вины, которое, как он выясняет, у них часто связано с их сексуальностью. Когда они задали ему вопросы об «опасности сексуальных отношений в юном возрасте», он в ответ только рассмеялся и посоветовал прислушиваться к своим наклонностям. И очень часто эта простая и непосредственная установка приводила к исчезновению их невротических симптомов.
Еще одно направление практики Райха – ситуация женщин. И в этом случае замечания Фрейда, относящиеся, можно подумать, к тому, что сам Райх наблюдает in situ, ему очень важны. Действительно, он констатирует, что социальная ситуация и нищета, от которых страдают женщины, в их случае еще тяжелее, чем у мужчин. Фрейд давно показал, что чрезмерное вытеснение и его бремя ложится преимущественно и безусловно на женщину [132]. Как мы уже отметили, он также показал, что подавление любви к знанию, особенно у девочки, позже создает у женщины торможение, способствующее ее подчинению и подготовке к браку. В 1927 году Фрейд воспроизвел свою критику. Физиологический аргумент, призванный описать якобы врожденную интеллектуальную несостоятельность женщин в сравнении с мужчинами, не имеет, по его мнению, никакого основания. «Интеллектуальная задержка» объясняется тем, что женщины пострадали «от жесткости запрета в раннем возрасте обращать свои мысли на то, что интересовало бы их больше всего, а именно на проблемы половой жизни» [133]. Хэвлок Эллис в своих Исследованиях сексуальной психологии рассказывает несколько трагических историй молодых пациенток, которые совершили самоубийство, когда у них наступили первые месячные. В их воспитании не было ничего, что могло бы дать им подсказку, – на самом деле всё было сделано для того, чтобы убедить их в «мерзости» сексуальности и тем самым добиться от них полного подчинения будущему мужу. Непризнание влечений было элементом репрессивной системы воспитания, против которой давно боролись аналитики.
У Райха не было никаких сомнений в работе социального подавления сексуальности и в том, что оно самыми разными способами проявлялось у пациенток, приходивших к нему на прием. Работая аналитиком в диспансерах сексуальной гигиены, он не мог этого не заметить. На самом деле девушки и беременные женщины составляли большинство посетителей этих центров. В Вене особенно остро ощущалась одна из форм социального прозябания, с которой и сталкивается с самого начала Райх, а именно аборты. Их проводили в ужасных гигиенических условиях, что приводило к тысячам жертв. Врачи красного пригорода использовали зловещее выражение «кровотечение в понедельник утром», поскольку воскресенье было единственным выходным, когда рабочие могли провести эту операцию. На миллион проведенных абортов насчитывалось, если судить по приводимым Райхом цифрам, двадцать тысяч смертей вследствие инфекции, от сорока тысяч до шестидесяти тысяч серьезных осложнений и восемь тысяч0 арестов. Легко представить травматическое воздействие этих ужасных практик. И именно поэтому «с самого начала» Райх начинает следовать «принципу, согласно которому любая женщина, забеременевшая против своей воли, должна иметь право на прерывание беременности. ⟨…⟩ Я отправлял каждую женщину, которая забеременела, не зная о том или против своей воли, в официальные гинекологические клиники ⟨…⟩. Я осознанно шел на этот риск. ⟨…⟩ Меня не интересовали стенания „демографов“, поскольку мне было известно лицемерие, скрывающееся за социологическими требованиями, обязывающими бедных матерей вынашивать нежеланных детей» [134]. Как, впрочем, отмечает Райх, врачи, поддерживавшие такие аргументы, сами не согласились бы и с сотой частью того, что требовали от населения, апеллируя к «морали» или «уровню рождаемости».
Этот основополагающий опыт, приобретенный в диспансерах, раскроет ему глаза и заставит задаться вопросами об идеологической роли науки. Серьезность клинических случаев, с которыми он имел дело, подтвердила его первоначальный опыт в поликлинике, но теперь ситуация оказывается еще более критичной. То, что в поликлинике казалось исключением, в диспансерах оказывается обычным делом. С точки зрения Райха, ни одна из женщин, которых принимали он и его сотрудники, не была способна принять ребенка. Эти женщины, истощенные, брошенные, страдающие от серьезных неврозов и меланхолии, сопровождающейся тягой к самоубийству, в большинстве своем «ненавидели ребенка, еще до того как он родился». Райх столкнулся с крайними ситуациями, которые для него стали