Повседневно сталкиваясь в своей клинической практике с социальным прозябанием, Райх понял, что следует поставить под вопрос науку, в лоне которой он сформировался и наследником которой являлся. Претензии этой науки оказались необоснованными – она выдвигала теоретические принципы, относящиеся к молодежи и к бедным женщинам, но на самом деле вообще ничего не знала о реальности, о которой рассуждала. Клиника, по сути, показала Райху, что эти молодые взрослые не страдали от «недостаточной приспособленности к реальности», которая была бы обусловлена «непреодоленным эдиповым комплексом», на самом деле они были просто заторможены и не могли сделать последний шаг к «зрелости в любви»: «когда путь нормальной и здоровой любви изначально закрыт, подросток регрессирует к детскому неврозу в его наиболее интенсивной форме, поскольку он усугубляется развитием и одновременной фрустрацией генитального желания» [136]. Аналитическая терапия показывала путь устранения конфликта – когда аналитик признавал это желание, торможение и его симптомы снимались.
Но Райх не ограничивался уточнением технического момента, имеющего решающее значение для работы с переносом, он также занимался критикой идеологии, скрывающейся в действии самой науки. Когда кому-то удалось познакомиться с психической и социальной реальностью обездоленных слоев общества столь же близко, как ему, как не задаться вопросом о позиции ученых, которые ничего о них не знали и продолжали заниматься их проблемами, исповедуя нормативный и при этом ошибочный подход? В чем могла заключаться ценность и польза принципа «необходимого приспособления к социальной реальности», о котором говорил психиатр? Почему теоретик инфантилизировал эту молодежь, «ее эдипизируя», то есть не признавая ее реальной и объективной ситуации социально подавляемого взрослого? Райх, выступая от имени клиники, разоблачал лицемерие этой псевдонаучной позиции; и это удавалось ему с еще большей легкостью, потому что он сам многие годы был ее пленником, когда занимался практикой, но еще не попал в поликлинику.
Райх разоблачает ту же идеологию и среди своих коллег-психоаналитиков, например, у Теодора Райка и в его теории преступности, которая была подхвачена Францом Александром. Последний утверждал, что взрослые и дети становятся преступниками из-за потребности в самонаказании. Но как же детям из красного пригорода Вены, предоставленным самим себе и вечно голодным, не пойти по этой скользкой дорожке – спрашивал Райх. И этот его вопрос был не только научным, но и политическим. Игнорировать влияние ужасных социальных условий, в которых жили эти пациенты, на их психическую динамику – значило для ученого ставить порядок причин с ног на голову. Если клиника могла показать наличие потребности в самонаказании, последнее было лишь вторичной мазохистской формацией, которую требовалось объяснить, а не первичной силой, которую можно гипостазировать. Райх обращал внимание на паралогизм этих концепций: «Это освобождало от каких бы то ни было дальнейших размышлений. В том, что не наступало выздоровления, было виновато влечение к смерти. Если люди убивали, так лишь для того чтобы попасть в тюрьму. Дети крали, чтобы избавиться от мучительного давления совести» [137]. Райх видит в тезисах Райка раздутую версию гипотезы об инстинкте смерти, предложенной Фрейдом в работе По ту сторону принципа удовольствия [138]. Инстинкт смерти, выдвинутый Райком, позволяет обойтись без социологических координат преступления, представляющегося атрибутом специфических форм личностей, которые необходимо изучать, то есть индивидуальных патологических аномалий, обособленных от остального населения своеобразным избытком этого инстинкта. Психоаналитик присоединяется здесь к криминологу, обслуживающему буржуазный строй и полицию. В своем кабинете, где он надежно защищен от реальности, он рассуждает об опасном преступнике и причинах, заставляющих последнего признаться [139]. Если не признать социального детерминизма, который действует на индивида, достаточно сделать всего один шаг, и в бедственном социальном положении, от которого страдает тот или иной представитель масс, его же и обвинят. Фенихель еще раньше показал, почему, например, концепции французского аналитика Рене Лафорга оправдывают нищету и авторитаризм гипотетическим садомазохизмом масс [140]. Вместе с Фенихелем Райх одним их первых разоблачил уклон психоанализа в психоанализм, прислуживающий буржуазной идеологии.
Эти решающие теоретические вопросы следует поместить в европейский геополитический контекст конца 1920-х – начала 1930-х годов, когда наблюдался спад прогрессистских и революционных движений и в то же время расцвет реакции и фашизма. «Заблуждение» ученого, неправильно понимающего порядок причин и натурализующего преступника путем объяснения его поступков потребностью в самонаказании или же оправдывающего насилие над массами приписанной им садомазохистской потребностью, неизбежно поднимает вопрос: не является ли оно способом, пусть и косвенным, легитимировать представление о реакционном социальном порядке, который вот-вот подчинит себе всю Европу, намекая на то, что такой порядок имеет природное основание? В психоанализе Танатос становится удобным инструментом для выхолащивания сексуального вопроса и его отношения к сверхдетерминации социальных судеб, а также ответственности и вовлеченности ученого в эти феномены. Занимая наравне с Фенихелем прямо противоположную позицию, направленную на борьбу с фашизмом и нацизмом, а также на поиск противоядия от их распространения в массах, Райх несколько раз посещает революционную Россию. Там он обретет новое дыхание: «Вернувшись из революционной России с поистине воодушевляющими впечатлениями, я взялся за новую задачу: мне нужно было – в практической работе, тесно связанной с рабочим движением, – проанализировать актуальный политический смысл сексуального подавления в капиталистическом строе» [141]. Это исследование постепенно приведет его к выработке действия нового типа, которого буржуазия и ее интеллигенция будет страшиться и которое будет ненавидеть ничуть не меньше, чем левые партии, – не понимать и даже презирать, и которое, однако, станет главным рычагом в борьбе с фашизмом и нацизмом – речь идет о политизации сексуального вопроса. Но именно эта новая направленность заставит Райха порвать с Фрейдом.
Разногласия с Фрейдом
В 1929 году, с началом мирового экономического кризиса, ситуация в Вене всё больше ухудшается. Иоганн Шобер, в то время министр иностранных дел, канцлер и руководитель австрийской полиции, известен своей склонностью к силовым действиям [142].