Райх, чувствуя эту сгущающуюся атмосферу страха и недоверия, продолжает свои аналитические размышления. Теперь задача в том, чтобы прояснить этот страх, распространяющийся в массах и обнаруживаемый Райхом в его ежедневной практике. Он отмечает, что, если социал-демократическая партия пользуется остатками прежнего доверия, причины для этого исключительно аффективные – она выступает своего рода очагом для бездомных. В этом он видит причину, по которой может оказаться эффективным лозунг «коммунисты хотят посеять раздор и разногласия». Слепота коммунистических организаций катастрофична. Руководители партии придерживаются исключительно политического и идеологического взгляда на классовое сознание, тогда как их абстрактная концепция социальных процессов раз за разом опровергается фактами. Массы искушаются фашизмом; хотя неизбежная якобы пролетарская революция всё больше отдаляется, руководители компартии продолжают объяснять подъем фашизма тем, что массы обмануты. Но как влечение к фашизму или нацизму может возникнуть на основе исключительно «обмана» – вот вопрос, которым задается Райх.
Критика компартии и ее стратегии не мешают, однако, Райху активно участвовать в партийных мероприятиях. Он ходит на манифестации, распространяет газеты, поддерживает товарищей, подвергшихся нападениям. В сентябре 1929 года он в последний раз посещает революционную Россию, где пытается убедить чиновников коммунистической академии в важности психоанализа для марксизма [143]. Но на самом деле психоанализ там уже давно дискредитирован. Русская сексуальная революция была похоронена ее собственным термидором. Возвращение к семье и патриархальному порядку, провозглашаемое Сталиным, стало общей нормой. И хотя Райх ощущает некоторые сомнения, он не может оценить серьезность ситуации. Казалось, что сталинская реакция более ничем существенным не отличается от реакции фашистской или нацистской, в том числе и в пропаганде, превозносящей семью и родину.
12 декабря 1929 года Райх делает доклад, посвященный своим концепциям, в узком кругу Фрейда, где показывает связь между профилактикой неврозов и политической критикой семьи. Кружок Фрейда шокирован его высказываниями: «Нормально ли, что шестьдесят-восемьдесят процентов молодых людей страдают от невротических расстройств? Нормально ли, что из этих семидесяти процентов только около тридцати процентов могут обратиться к психоанализу? Какую роль играют воспитание, мораль, капиталистическая система в генезисе этих психических болезней? Наконец, удивительно ли то, что восемьдесят процентов рабочих Вены, живущих со своими семьями в одной комнате, страдают от конфликтов и сексуальной заторможенности?» Во всех этих вопросах усматривается провокация. Фрейд прямо отвечает Райху, что «спасать мир» – не задача психоанализа. Он признавал талант Райха-клинициста, но отвергал практические следствия его критики семьи. Судя по заметкам Штербы, присутствовавшего на этом собрании, Фрейд порицает «терапевтическую амбицию» Райха – «ученый не должен учитывать терапевтический аспект». Кроме того, он выражает разочарованность социальными амбициями Райха и сам, похоже, отказался от всякой надежды на радикальные реформы: «Я по этой теме всё уже сказал в статье [Фрейд имеет в виду статью «Культурная» сексуальная мораль и современная нервозность, опубликованную в 1908 году]. Я сформулировал как нельзя более острую критику нашей сексуальной морали. Но все предложения, нацеленные на реформу ситуации, потерпели поражение» [144]. В этот момент значение приобретает решающий для истории психоанализа аргумент, согласно которому психоанализ не является мировоззрением, Weltanschauung. Этим аргументом намеревались защитить психоанализ от идеологической апроприации, что, впрочем, никоим образом не препятствовало политической ангажированности аналитика [145]. И этот аргумент, который Райх тогда признавал, впоследствии обернется против него же. Мы к нему еще вернемся.
По словам Райха, в работу Неудовлетворенность культурой, вышедшую вскоре после этого (в 1930 году), включена значительная часть возражений, высказанных Фрейдом в тот день. Книга, бесспорно, представляет радикальный пессимистический поворот во взглядах Фрейда на культуру и человека. Райх же со своей стороны в тот же период излагает свои идеи в работе Сексуальная зрелость, воздержание, супружеская мораль.
Эти книги и выраженные ими противоположные позиции – пессимистическое отступление и радикальная ангажированность – стоит опять же соотнести с тем всё более грозным социально-экономическим контекстом, в который погружены их авторы. Практически одновременная публикация двух этих работ свидетельствует о кризисе самого психоанализа, который, нащупывая противоположные пути, пытается продлить свою жизнь, готовую закоснеть и замкнуться в себе. Одно из направлений историографии психоанализа охотно доказывает, что выбранный Райхом путь «ангажированности» является институциональным тупиком (через несколько лет Райха исключат из Международной психоаналитической ассоциации), но оно ничего не говорит о его будущих, весьма заметных, успехах в роли аналитика и активиста в рабочем движении, и уж точно не желает акцентировать катастрофические в практическом плане последствия указанной позиции Фрейда, ведь в его новой концепции культуры применение политического насилия к массам обходится по большей части стороной. Бремя насилия отныне должна нести прежде всего сама природа человека, природа бесспорно агрессивная. С этого момента аналитик больше не должен занимать никакой позиции.
Сексуальное подавление и критика коммунистической партии
Райх принимает решение уехать из Вены в Берлин, где еще сохраняется прогрессивная политическая атмосфера. Фромм, Бернфельд, Фенихель, как и большинство аналитиков, участвовавших в «детском семинаре» (объединившем третье поколение аналитиков Берлина), ценят его работы. Более того, в этот момент у Райха еще не происходит официального разрыва с Фрейдом, который в своем письме заверяет, что тот сохранит свои функции в Вене [146].
В Берлине Райх взаимодействует также и с коммунистической партией. Но здесь он вскоре отмечает те же затруднения и апории, что были заметны и в Вене. Кроме того, политическая ситуация стремительно ухудшается, тогда как нацистская партия одерживает одну оглушительную победу за другой: в 1926 году на голосовании она набирает восемьсот тысяч тысяч голосов, а в 1930 году – уже шесть с половиной миллионов. Коммунисты же, со своей стороны, находятся в тяжелом положении, их пропаганда остается абстрактной и бесплотной. Еще хуже то, что они попытались зайти на территорию противника, что обрекло их на поражение. Например, коммунистическая партия стала организовывать военные шествия в сельской местности, однако нацисты в этом преуспели гораздо больше, и их марши проходили с гораздо большим успехом. Как говорит сам Райх, это было «настолько поразительно, что я был удивлен, насколько мало этому уделялось внимания» [147]. Отряды, участвовавшие в маршах, рекрутировались из местных реакционных кругов. Как же в таком случае могли относиться к маршам, проходившим под знаменем Интернационала, бесконечно более далекого для крестьян? Для штатных сотрудников коммунистической партии сексуальная и аффективная составляющая политических движений и ее связь