С «изобретения» её пронзительного взгляда из кромешной тьмы и начался тогда мой экзамен на Творца. Конечно, не на настоящего Создателя всего сущего, а на испытателя, исследователя всего уже изобретённого и придуманного Автором. Чтобы в очередной раз подтвердить, доказать и ответить, почему всё устроено так, а не иначе, и тому подобное. Почему в тайге не растут цитрусовые, не живут крокодилы, и всё в таком духе. Но об этом расскажу, когда наступит время, или, когда будет повод.
Или приспичит снова выбраться в карман с одной-единственной «плоской» галактикой Млечный Путь, в которой нет и не может быть хроноволн, которую его обитатели, а может пленники, почему-то называют Вертексом, хотя по-настоящему он именуется совсем не так. И все они искренне верят, что живут в обычном кластере, в котором много параллелей-близнецов. Только там местная ИскРа записывает ваши воспоминания и сохраняет их в Сети навсегда. Только там их можно восстановить или «обновить», если свои почему-то потеряны или заново переписаны Кроносом.
— Дамка!.. Дамка-Мадамка! — дрогнувшим голосом позвал спасительницу.— Это я, Головастик, которого ты трижды находила в большой луже, что за старицей Оки. Дед Горазд её называл «бучило» и ругался, что я чересчур упитанный сынок якуши-квакуши.
Но Дамка меня почему-то не слышала и продолжала моргать и плакать. Пришлось напрячь память и даже занырнуть в давно пылившийся склад с воспоминаниями и авторскими назиданиями.
«Хорошо, что в кладезе всегда светло», — приговаривал я и шерстил коробочки в поисках нужного названия, знакомого имени или прозвища.
Нашёл. Прочитал на крышке короткую надпись «Горазд Могута, сын Егорка, псина Мадамка» и понял, что открывать картонку незачем. Перед глазами пронеслись картины с моими похождениями, и вспомнилась вся эпопея приключений на обочине Московского тракта якобы в послевоенные времена.
«Вот значит, что должен был вспомнить. Или всё-таки забыть?» — запутался я основательно, но взял себя в руки и, не обращая внимания на голоса, появившиеся сначала далёким фоном, но с каждой минутой приближавшиеся, сосредоточился на главном.
— Мадамка, не топил дед твоих щенков. Он их раздал по острогам, где жили люди, которых он хорошо знал. Чтобы коровка была, ребятишки, елань с пашней, так он рассказывал. Всех пристроил и только потом вернулся. Поэтому он тебя тряпицей привязывал. Знал, что увяжешься за ним и помешаешь уплыть. А ругался не со зла. Все его причитания, что охотница из кормящей сучки никакая – это, конечно, правда, но не вся.
И долго так отсутствовал, потому что бродил от Бури до Барлука и дальше вниз по Оке. Наказывал всем, если… Когда сын Егорка вернётся, чтобы обязательно щенка ему пообещали от твоих отпрысков, и передали отцовский наказ.
Напрасно ты, Дамка так долго плыла за дедом. Напрасно. Конец октября уже был. По-местному – зима…
— А сам-то вспомнил, почему в бучило купался? — спросила меня Дамка, наконец, расслышав оправдания за выдуманного деда с тяжёлым характером и таким же трудным именем.
Ничего ей не ответил, потому что псина моргнула в последний раз очами и исчезла во тьме. Успел только вздохнуть и заметить, что глаза её просветлели и перестали слезиться.
«Прости меня, Дамка. За деда, которого скопировал со своего Павла. За Егорку – близнеца дядьки Угодника. За погибель твою, срисованную с болезни Куклы. Прости»,— попрощался я с воспоминаниями о будущем и сосредоточился на голосах, которые стали хорошо различимыми, но понять, кто и о чём беседовал, не получалось.
— Как? Как такое возможно?! — чуть ли не кричал чем-то раздражённый дяденька. — Стираться – стирается, но тут же восстанавливается. А оторвать, чтобы удалить раз и навсегда – ни в какую. Чудеса, дальше ехать некуда! На кой мне в самом начале такие сюрпризы?
— А погубить её и заново возродить ты не догадался? — предложила дяденьке его подружка с голосом, похожим на сопрано старшей пионервожатой из нашей школы.
— Ты что, взаправду пьяная? Не слышишь, что он помнит не только «парельтон», но и «меллон»! А языки? Не уверен, что есть такие, которые он не… Помнишь «Риторику»? Этос, пафос, логос. Душевный склад – главная закавыка. Как её слепили? Почему Кур так легко согласился на… Кхм! — начал секретничать дяденька, а я услышал шаги за спиной и напрягся.
«Зверюга, что ли, обернулась в…» — в кого обернулась попутчица подумать не успел, потому что услышал знакомый по старым морокам голос Виталия Правдолюба:
— Опять твои сорванцы тьму-тьмущую включили? Мастер-Хохмастер. Тешитесь и не чешитесь? Вот я им уши откручу, когда поймаю!
После этих слов Светильщик щёлкнул выключателем, и тьма-тьмущая исчезла. Я оказался в школьном коридоре у двери директорского кабинета, а рядом со мной – настоящий Виталий в своём бессменном сером костюме, поверх которого красовался распахнутый синий халат «трудовика». Вот только никаких очков у Правдолюба почему-то не было.
— Здравия желаю, Виталий Макарыч. Или товарищ абориген? А там кто? Оскариусы-Фиолеты? Где я? В школе или в твоей «Стиралке»? А то за дверью что-то стирали и по-гречески шифровали, — бодро поздоровался я с Правдой и удивился не его появлению, а своему небывалому спокойствию.
— Значит, помнишь? — ещё больше заулыбался старый знакомый, которого я никогда в жизни не видел. — В школе, конечно. За свидетельством о восьмилетнем образовании явился, а директор его на руки не отдаёт, но и в девятый класс никого не пускает. Сватает всех поголовно в ПТУ. Стране советов нужен рабочий класс, понимаешь.
«На кой мне свидетельство о восьмилетке? Я же после десятого в мореходку пошёл. То есть, пойду. Как это, не пускает в девятый? Папке пожалуюсь. Пусть придёт и заберёт аттестат. А девятый с десятым в любой другой школе закончу. Хоть в одиннадцатой, хоть в восемнадцатой», — пораскинул я мозгами и опять «вспомнил» будущее, в котором всё-таки поступил в среднюю мореходку и поступил именно после восьмого класса.
— Понял, как моё «средство» сработало? Ни одной фибры не выковыряли! Не душа получилась, алмаз! Не зря «колючки» собирал, заготавливал. А свидетельство твоё я мигом заберу. Мигом! — пообещал Виталий и без всякого стука