Золотоискателя не было так долго, что Эльга, устав прислушиваться к звукам, вышла из землянки и, подбросив дров в костёр, стала ждать напарника на улице. Подул холодный ветер, и облетевшие уже лиственницы тревожно зашумели, качаясь. Посыпала с невидимого чёрного неба мелкая дроблёнка снега.
Вскоре послышались шаги, сухо хрустнула ветка, и к костру вышел Ергач. Вид у него был растерянный, но решительный. Взъерошенные волосы на голове спутались. Снег, падая на них, таял и каплями стекал на бледное лицо.
– Где ты был? – поинтересовалась девушка, наливая ему отвар иван-чая в берестяную кружку.
– Ходил на ручей, – ответил Ергач, садясь к костру и принимая у девушки напиток. А после непродолжительного молчания продолжил: – Я выбросил всё золото в воду: и наше, и то, что взял у китайцев. Раз оно не нужно тебе, значит, оно не нужно и мне.
– Но как же ты теперь вернёшься домой?! – воскликнула девушка. – Как же свадьба и переезд в Благовещенск?
– Свадьбы не будет, – ответил Ергач.
– Почему?
И охотник, глядя во влажные, переливающиеся от бликов костра глаза Эльги, сказал твёрдо и решительно те слова, которые давно собирался произнести, но так и не смог:
– Потому что я не люблю Софью. Я люблю тебя. С тех самых пор, как появилась у меня твоя фотокарточка. И если ты не захочешь быть со мной, не захочешь, чтобы мы пошли в Якутию вместе, я вернусь в зимовьё на Шахтауме. Но в Албазин для меня дороги больше нет.
Еле сдерживая радость, Эльга поинтересовалась:
– Ну а почему же ты выбросил золото в ручей, вместо того чтобы спрятать до поры до времени?
– Чтобы не было соблазна вернуться за ним, – ответил охотник, – чтобы не думать о нём и чтобы это лихое богатство не принесло беды тому, кто может его случайно найти.
Снег пошёл крупными белыми хлопьями. И лиственницы закачались ещё сильнее. Ергач несколькими большими судорожными глотками допил травяной чай, порывисто поднялся и собрался было уйти в землянку, но Эльга встала и преградила ему дорогу.
– Иди сюда, – сказала она, схватив охотника за меховой рукав парки, – мы вместе пойдём на север.
Спустя мгновение холодное обветренное лицо охотника обдало её горячим дыханием, и он, не веря своим ушам, теряя твёрдую опору под ногами, услышал:
– Я люблю тебя.
И снег повалил такой сплошной белой массой, что не только приамурская тайга, но и весь мир утонул, растворился в нём. Всё вокруг стало белым и чистым…
Софья Осетрова исчезла из Албазина прошлой осенью – в то самое время, когда Ергач только строил зимовьё в устье Шахтаума. Уплыла вниз по Амуру на пароходе. По станице поползли слухи, что отец выгодно отдал её замуж за бывшего приказчика Верхне-Амурской золотопромышленной компании сорокапятилетнего вдовца Мирона Ефимовича Хлусевича. Работая на прииске, Хлусевич сколотил кое-какой капитал и владел в Благовещенске не только пекарней и продуктовой лавкой (о которых так грезила Софья), но и мельницей, и крупнейшей в городе пимокатной [100] мануфактурой. Имелся в его активе и буксирный пароходик «Золотая Маньчжурия» с баржей. Ко всему прочему Хлусевич тайно осуществлял скупку золотого песка с последующей контрабандной перепродажей его в Китай, а также владел крупным паем на одном из золотых приисков в верховьях реки Селемджи.
Свадьба в Благовещенске была шумной, людной и ослепительно роскошной. Именно о такой мечтала Софья с раннего детства. Не обошлось даже без скандального курьёза: некий преданный поклонник Софьи (из албазинских мелких лавочников), приехав вслед за исчезнувшей дамой сердца в Благовещенск, угодил прямо на свадьбу, где не нашёл ничего более оригинального, чем в самый разгар торжества пустить себе из пистолета пулю в голову на глазах у своей возлюбленной, чем спровоцировал впоследствии возникновение множества скабрёзных анекдотов и похабных салонных шуток.
Молодожёны поселились в центре приамурской столицы, на набережной, в просторном двухэтажном особняке из красного кирпича. Деньги, праздность и безнаказанный флирт с молодыми городскими кавалерами сделали Софью настолько счастливой, что через год она совершенно забыла об охотнике Ергаче и своём легкомысленном обещании выйти за него замуж убёгом, если он отыщет в тайге золото.
Впрочем, красивая и беззаботная жизнь Софьи длилась не долго. В 1918 году, когда ей не исполнилось и тридцати, имущество Хлусевичей было национализировано советской властью, мельница с пимокатной фабрикой разграблены и сожжены, а сама она вместе с мужем бежала в Харбин. Но и там их жизнь не заладилась. Бывшие компаньоны от них отвернулись. Средств к существованию не было. Семья скатилась в беспросветную нищету, которая привела к холодящей разум трагедии. Однажды к тому времени уже пожилой и больной Мирон Ефимович Хлусевич, находясь в полном отчаянии и некотором даже умственном помутнении, тайно под покровом ночи пробрался на задний двор русского иммигрантского ресторана и под издевательскую мелодию регтайма, слабо доносящуюся из зала, наелся пищевых отходов из мусорного бака, тяжело отравился и умер. Судьба Софьи была не менее трагичной: она пристрастилась к опиуму и безвестно растворилась в трущобах харбинской окраины…
За месяц до того, как Ергач и Эльга ушли в Якутию, на правом берегу Тынды, напротив того места, где медведь убил двух вороватых китайцев, предприимчивый человек начал строить постоялый двор, с которого начнётся впоследствии история легендарного города. Но влюблённые об этом не знали. В месяц залегания медведей в берлоги они покинули свою землянку. С тех пор их никто не видел. Известно лишь, что они прожили долгую и счастливую жизнь, потому что до сих пор в глухой и непроходимой тайге северных склонов Станового хребта встречаются их заброшенные зимовья. Ручей стали называть Эльгаканом или «ручьём шаманки». При этом ни на одной топографической карте, даже самой подробной, ручья с таким названием нет и не было никогда…
Когда землянка осталась в семи дневных переходах позади, обнаружилось, что забыт штык-нож от «Арисаки». «Наверное, он завалился под нары», – сокрушался Ергач. Охотник хотел вернуться, но шаманка отговорила его.
Они шли всё дальше и дальше от людей, от их порочной цивилизации. Позвякивая колокольчиком, плёлся рядом навьюченный Багдачан – белобокий олень. Изредка он останавливался и срывал мягкими губами белый мох, прикипевший к стволам замороженных лиственниц.
Приятно давила на спины тяжесть поняг и винтовок. Легко дышалось. И по-зимнему мёрзлое, жёлтое солнце, похожее на высохший кожаный бубен, тоже забытый в землянке, медленно катилось за ними следом.
25 августа 2015 г. – 25 мая 2018 г.
г. Красноярск
Об авторе этой книги