– Тошка, держи! – бережно передал он в руки друга такую ценную находку.
– Что я тебе говорил?! – возбужденно затараторил Тошка. – Мысли – великая сила! – И, потирая вспотевшие от волнения руки, уже тише добавил: – Теперь не пропадем!
– Тушенку на черный день приберечь надо, – по-взрослому рассудил Витька. – А в суп я вместо картошки дудок нарежу. Они сладкие. Мы в детстве их знаешь как уплетали!
Но Тошка сразу расстроился. Лицо погасло, вытянулось. Витька с интересом наблюдал за другом. Как меняют внешность человека эмоции! Красивый ведь парень: черные вьющиеся волосы, большие и такие живые карие глаза, в которых отражаются все его чувства. А сейчас… скис и стал похож на сморщенную поганку. Но вслух Витька этого произносить не стал, ни к чему обижать друга. И ободряюще произнес:
– Ну ладно, Тош! Не унывай! Будь по-твоему! Одну банку слопаем сегодня.
Витьке и самому на рыбу уже тошно было смотреть.
Когда они, наевшись до отвала грибным супом и тушенкой, завалились на нары, Тошка вдруг спросил:
– Вить, а тебя родители когда-нибудь били?
У Витьки рот расплылся до ушей.
– Папка, когда сердился, по затылку ладонью щелкал. Не больно, так… для пущей важности. А мамка, когда я ее как-то передразнил, по пятой точке домашним тапком меня хлопнула. А когда я стал препираться с отцом, тот принес домой вицу – ну, прут такой, хворостина. И, прикрепив ее над дверью в гостиной, внушительно пригрозил: «Смотри, – говорит, – Витька, это – орудие пытки для неслухов. Будешь отговариваться да вредничать, прут этот по твоей голой заднице гулять пойдет».
– Ну и гулял? – улыбнулся Тошка.
– Еще чего! Я прут этот ночью, когда родители уснули, надломил. Они долго не замечали – висит и висит себе на прежнем месте. Помню, я опять чего-то там набедокурил, мне отец и пригрозил: «Что? Про прут забыл?!» Я в кулак фыркнул, он на прут и взглянул – да как расхохочется! Потом мамку позвал засвидетельствовать мои ухищрения. Какая уж там порка?
– А меня мама как-то раз хотела за волосы оттаскать. Не помню уж за что. Но я так на нее взглянул – у нее сразу рука опустилась. А потом, отвернувшись, она тихо заплакала. Я долго ее по голове гладил. С тех пор конфликтов у нас больше не было. Жалко мне ее очень. Что она в жизни видит? Кастрюли свои столовские да церковь. И знаешь, она из церкви такая счастливая приходит. Начнет мне про Бога рассказывать – я не возражаю, слушаю, как хорошие сказки. Но на службу с собой не тащит. Сказала как-то: мол, всему свое время. Правильно. Нельзя человеку навязывать то, к чему у него душа еще не повернулась.
Витька слушал и искоса, с удивлением поглядывал на друга. Во дает! Рассуждает как старик. Откуда в нем все это?! Как-то спросил у матери, почему люди разные такие? Она долго молчала, видимо, подбирала слова, чтобы доступно объяснить ему. Потом, задумчиво глядя куда-то за пределы реального мира, стала тихо говорить:
«Я тоже, как и ты, часто задумывалась над этим. Старалась найти ответы в книгах. Есть какие-то Высшие силы, законы которых нам не постичь, но они очень разумно введены в нашу жизнь. Если бы люди, животные, насекомые, рыбы, растения… были одинаковыми, мир остановился бы в своем развитии. Чтобы понять, что такое кислое, нужно попробовать сладкое. Чтобы отличить холодное от горячего, надо коснуться их. Чтобы почувствовать наслаждение от тишины, нужно устать от громкого надсадного шума. Такое разнообразие во всем создано для того, чтобы человек на каждом шагу развития мог сделать свой выбор: каким он хочет быть, а какие качества ему, наоборот, претят. И от того, какой выбор делает человек, зависит его будущее. Выбор друзей, любимой женщины, профессии, увлечений – все это ступеньки нашего жизненного пути.
Каждый человек либо развивается, или… деградирует. Жизненный путь не всегда бывает ровным. Иногда на долю человека выпадают очень серьезные испытания, которыми измеряются его духовные силы. Любое общение с другим человеком дается как урок, который должен быть хорошо усвоен.
Есть такая поговорка: „Умные люди учатся на ошибках других, глупых не учат даже собственные ошибки“. Из всего, что происходит вокруг, человек должен делать свои выводы. Никто не застрахован от ошибок. Но ошибки – это те же ступеньки нашего самосовершенствования. Усвоил один урок – поднялся на ступеньку выше. Та же система и в школе, когда ученики переходят из класса в класс».
Она рассказывала ему что-то еще, но Витька уже не слышал, он просто уснул. Слушать философские мамины рассуждения он любил, хоть в голове укладывалось не все. Как-то однажды мама объяснила это так: «Ты засыпаешь тогда, когда твое сознание устает и уже не способно усваивать новую информацию. Но то, что нужно, в голове останется. И заложенные туда семена дадут добрые всходы».
От Тошкиных рассуждений Витька тоже иногда уставал, как и Тошка, когда Витька начинал передавать ему свои практические познания.
Вот и сейчас, чтобы отвлечь Тошку от грустных философских мыслей, стал рассказывать ему, как драники пек.
Глава шестая
Дело было в начале второго класса. Хоть с той поры прошло уже много лет, но картинки всех его тогдашних переживаний прочно врéзались в память, оставив глубокий след. Отец был в командировке. В субботу мама стала смотреть его дневник, а там… пять замечаний на одной-то неделе!
Пока она разбирала нервозный почерк учительницы Ниныванны, он, Витька, подшмыгивал носом, пытаясь предугадать реакцию мамы на все эти замечания. Самое первое учительница написала всему ряду за то, что плохо вели себя на зарядке. Она требовала, чтобы руки по швам, а они, мальчишки, с утра позевывали да потягивались.
Второе – размашистое и жирное, с тремя восклицательными знаками – за то, что не было линейки. С линейками у Витьки дело обстояло всегда очень плохо. Возьмет в рот, а она трах пополам. А иногда, пока Ниныванна отчитывала кого-нибудь, он со скуки на линейке ручкой рисовал, потом и вовсе заштрихует так, что линейка из желтой ядовито-синей становилась и пачкала – приходилось выбрасывать…
В четверг – не одна, а целых две записи. С первой, про цветочный горшок, Витька вовсе был не согласен. Возились они на перемене втроем: Сашка, Гришка и он. Горшок, конечно, разбили, и земля на пол высыпалась… Было обидно, что Ниныванна схватила за шиворот его одного. Да еще губы в гузку свела, зашипела:
– Чтобы завтра же горшок новый в школу принес! Слышишь?!
Он плечом дернул:
– Не я один!
Тут Ниныванна от злости на визг перешла:
– Еще спорить будет! Не дорос, чтобы со старшими пререкаться! – И дневник хвать!
Вышел в коридор, а там Сашка с Гришкой рожи корчат, злорадствуют:
– Ну что, достукался?!
Как было стерпеть такое? Погнался за ними. И снова замечание, только теперь по жалобе дежурных: мол, бегал на перемене.
Вместо домашних заданий на пятницу красовалась возмущенная запись: «Безобразно вел себя в столовой!» У Витьки тогда даже губы затряслись от обиды. Разве он был виноват в том, что под потолком в столовой какие-то маленькие птички гнездо свили, на головы какали, и никому до этого дела не было. Ему прямо в тарелку попало. Под гогот ребят отнес порцию на раздачу, попросил заменить. Повариха хоть и раскричалась, но все же заменила. Только сел и ложку взял – Гришка наклонился и плюнул ему в тарелку, чтобы продолжить хохму. Витька в отместку во второе ему кучу соли насыпал. И пошло…
Мама, прочитав все замечания, так побледнела, что Витька испугался за нее. Как бы в обморок не упала. Ниныванна за что-то очень недолюбливала маму. За что – понять не мог. Ведь работают в одной школе. Мама вела уроки пения.
Не раз слышал Витька, как Ниныванна отчитывала маму по телефону. После чего лицо у мамы бледнело так, словно на него сыпалась с потолка побелка. А как-то однажды в столовой Ниныванна бросила маме такую фразу: «Если не можешь приучить