С тех пор Витька всеми силами старался не забывать про эти несчастные тетради, но все равно нет-нет да и забудет положить их на окно, как того требовала учительница. Для памяти он даже крестики себе на ладони рисовал – так мама советовала, – но и это не помогало.
Помнить нужно было многое: и когда в «музыкалку» бежать, и какие картинки на английский кружок принести, и про сменную обувь, и про лыжи… В голове все перепутывалось. Разглядывая на руке чернильные знаки, силился вспомнить, что же они могут означать, но вспоминал только тогда, когда Ниныванна начинала кричать, что голова у него пустая и скоро она вообще откажется учить его такого… От возмущения она долго не могла подобрать нужного слова.
Сейчас, спустя столько лет, вспоминал эту учительницу с неприязнью. Ее колючие глаза за толстыми стеклами очков никогда не смотрели на него по-доброму. Даже тогда, когда она улыбалась, они не становились мягче, как, например, у мамы. А впрочем, и улыбку у Ниныванны улыбкой назвать было нельзя… так, гримаса какая-то.
Прочитав все замечания, мама в сердцах отшвырнула дневник на пол. Дневник так и застыл на ковре враскорячку, обиженно выгнув кожаную спину. А мама вдруг стала одеваться. Обернувшись у двери, сердито произнесла:
– Сделаешь уроки – и сразу спать! Я к тете Вале.
Тетя Валя, Валентина Александровна, мамина приятельница, женщина высокая, полная, с большими добрыми глазами, была намного старше мамы. Тоже учительница, из параллельного второго класса. Витька знал, что одна она могла успокоить маму. Такое уж случалось не раз.
Наскоро сделав уроки и собрав портфель, стал печь драники, чтобы задобрить маму. Их получилось много, целая тарелка. Накрыв выпечку крышкой от кастрюли, чтобы не остыли, написал с ошибками на альбомном листе, который где-то хранится у мамы до сих пор: «Мама кушай драники. Я буду премерным. Обесчаю».
Положив записку на кухонный стол, рядом с тарелкой, быстренько разделся и лег в постель.
Тошка слушал его рассказ с блаженной улыбкой.
– А кто тебя драники-то печь научил? – спросил он.
Витька довольно хмыкнул:
– Не велика наука. Видел, как мать пекла. Разболтал в миске два яйца, натер картошки, посыпал солью да мукой. И все это тщательно размешал. Плита у нас электрическая была. Я ее сто раз до этого включал и выключал. Жирноваты получились: масла много налил. Но ничего, съели. У мамы-то, конечно, они вкуснее получались…
– А учительница та потом от тебя отстала? – В Тошкиных глазах был неподдельный интерес. Видно, переживал за него друг.
– Не отстала бы, да меня мать в другой класс перевела, к тете Вале. До сих пор не пойму, за что Ниныванна маму так гнобила. Сначала это было, как сказала мама, «не моего ума дело». А потом я про Ниныванну и думать забыл. Сейчас допытываться уже нужды нет, к тому же из этого городка, как ты знаешь, мы уехали.
– Терпеть не могу, когда взрослые свои разборки на детей перекладывают, – помрачнел Тошка. – У нас соседка есть, злющая такая, все время к мамке придирается: то полы на лестничной площадке не так намыла, то зачем она в церковь ходит, то почему похудеть не может. Словом, все ей не так, будто она родственница нам какая. И меня, как увидит, с ходу давай воспитывать: почему дверью громко хлопнул, зачем поздно ведро мусорное выношу, отчего с ней не здороваюсь? А я здороваюсь, только она, наверное, плохо слышит. Разве я в этом виноват? Мамка из-за нее не раз плакала.
– Вот что с «такими» делать? – Вопрос Витькин был скорее риторическим.
– Я однажды не выдержал, позвонил ей в дверь. А когда она появилась на пороге, уставился на нее железным взглядом и жестко так произнес: «Прекратите над мамой издеваться! А не то я другие меры приму!» У нее даже челюсть отвисла. Онемела. А я спокойно пошел к себе.
– И помогло?! – даже приподнялся на локтях Витька.
– А то! Помогло, конечно. Мимо нас с мамой теперь отвернувшись проходит. А нам-то что? Лишь бы нервы не мотала.
– Ну, Тошка, ты даешь! Крепкий ты орешек, однако. И Геха Заварухин с тобой связываться боится. В тебе какая-то внутренняя сила есть.
– Каждый человек в себе такую силу развить может, – смутился от неожиданной похвалы Тош-ка. – Она не в мускулах, а во взгляде и голосе. Я тебе уже об этом говорил. Ну а если человек еще и физически силен – его трудно победить. Только над собой работать надо и… ничего не бояться.
– Ага! – хитро прищурил глаза Витька. – А медведя почему испугался?! Видел я, как ты в палатку юркнул…
– Так это ж дикий зверь! – округлил глаза Тошка. – У них свои законы. Зверю в глаза глядеть нельзя. Это их еще больше распаляет.
Витька молча согласился. Если бы не костер, неизвестно, чем бы эта встреча могла закончиться. В переговоры со зверем не вступишь и хлопушкой вряд ли напугаешь. Хотя… летом они на людей не нападают.
– Тош, а что, если нас отсюда не вывезут? Тебя эта мысль разве не пугает? – пытливо взглянул на друга Витька.
Но застать врасплох Тошку не так-то просто.
– За себя не боюсь, – твердо произнес он. – Маму жалко. Переживать сильно будет. Она меня знаешь как любит! – И грустно добавил: – Представь, останется одна! – Потом задумчиво добавил: – Почему ей в личной жизни так не везет? Был бы рад, чтобы у нее мужчина появился. Я ей как-то однажды даже об этом сказал. Только она мужчинам не верит. Говорит, что у нее самый любимый, верный и достойный мужчина – это я… единственный и неповторимый.
И тут Витьке нестерпимо захотелось поделиться с другом своими давнишними переживаниями. Только не знал, с чего начать, разволновался так, как на контрольной по математике. Мысли в кучу не собрать. Рассказать о том, как увидел Алёнку, идущую за руку с Русей. Почему она так быстро о нем забыла? Или Руся нахрапом своим добился ее дружбы? Ну красивый он и сильный, с этим не поспоришь, только… Да что теперь говорить?!
Увидев их тогда вместе, больше никогда в город из аэропорта не выезжал. И справок о ней не наводил. Да и что ему, лесному человеку, в городе делать? Закадычных друзей не было, а со знакомыми пустой треп разводить не хотелось. И вообще, ему больше нравилось общаться со взрослыми, от них много интересного узнать можно было. Взять хоть папиных друзей – пилотов. Мог слушать их, открыв рот, часами: куда летали, какие пожары тушили, какие красоты доводилось видеть. А еще… нравилось что-то мастерить, по дереву выжигать. Сначала от руки карандашом на фанере нарисует, а потом выпиливает. Или на бересте выжигает. Словом, от «нечего делать» никогда не страдал.
Наоборот, ему на все, чем заняться хочется, времени не хватает. Взять хотя бы технику… Однажды старый мотоцикл отцовский починил. Тот сначала глазам своим не поверил. Врешь, говорит, сын, не мог ты сам мотор этот собрать так, чтобы он заводился. А когда два круга по аэропорту дал, обнял и извинился.
Витька на старом драндулете этом по каким только тропам не катался! На проезжую дорогу отец, конечно, выезжать не разрешал. «Домой вернемся, надо будет Тошку на мотоцикле покатать, – решил Витька. – К роднику свозить, что из-под скалы бьет. И на ламбушку, заболоченное озерцо, лесная дорога ведет, по ней машины не ездят».
Про Алёнку рассказывать все же не стал. Что старое тормошить? Забыть надо. Она свой выбор сделала. И что тут ее осуждать? Есть мудрая пословица, какую на уроке по литературе разбирали: «С глаз долой – из сердца вон». Вот уж точно.
На другой день пошли вниз по течению обследовать берег реки. И наткнулись на какую-то крючковатую железяку, что торчала из воды. Быстро разделись до трусов и стали ее обследовать. Оказалось, это огромный якорь. Вот те раз! Как он здесь оказался?
У Тошки даже дыхание перехватило:
– Витька! Ты даже не знаешь, что мы с тобой нашли! Похоже, это якорь петровских времен!
– Да брось ты! – усомнился Витька. – Этот якорь от больших судов. Откуда им взяться на этой порожистой реке?!
– Я читал, что в самом