– Я просто не понимаю почему! – воскликнула Линда. – Если можно остаться с бабушкой и мамой. И Тваном. И со мной.
– Я такой, какой есть, – сказал прадедушка Кас. – Ничего не поделаешь. Когда-то давно я был неважный семьянин, скажем прямо. У меня было шило в заднице. Я редко бывал дома. То на треску ходил, то на сельдь. Работал где только можно. Путешествовал. Задерживался в чужих краях. Но деньги никогда не пропивал – отправлял их мамушке.
– Какой мамушке? – спросил я.
– Покойной мамушке, – сказал прадедушка Кас. – Вашей прабабушке. Но тогда уже началась заварушка с Ингой Уннур Финнсдоттир.
– А это еще кто? – спросила Линда.
– Долгая история, – ответил прадедушка Кас.
Я захлопнул книгу.
7
– В первый раз я приехал сюда в самый разгар лова, – начал свой рассказ прадедушка Кас. – На набережной, где хлопотали девушки-селедочницы, стояли в ряд длинные деревянные ящики. Молодые рыбаки вроде меня привозили сельдь с моря. Мы следили за тем, чтобы рыба в деревянных ящиках не иссякала. Без нас селедочницам нечего было бы потрошить и солить. Поэтому они нас ждали. Селедочницы вынимали селедку одну за другой из такого вот длинного ящика. Может, это и не очень интересно, но зато важно, если хотите понять, что произошло дальше.
Прадедушка Кас вытер рукавом левый глаз.
– Самую красивую девушку-селедочницу – и тут мы подбираемся к сути рассказа – звали Инга Уннур Финнсдоттир. Удивительно, что я до сих пор помню ее имя, ведь дело было сто лет назад. Сначала за Ингой Уннур ухлестывал один парень, потом два, потом три, и в конце концов все мы поголовно в нее влюбились. Но мы редко подолгу задерживались на берегу, чтобы завести с ней роман. Были другие девушки, которые…
Прадедушка Кас не закончил фразу.
– Неважно. Вам вообще сколько лет? Как бы то ни было, Инга Уннур просто так к себе не подпускала. Однажды мы с тринадцатью другими рыбаками вышли в море и искали рыбу дольше обычного.
– Значит, вас там было четырнадцать? – Линда пересчитала койки в кубрике. – Но тут столько не поместится.
– Капитан и штурман спали под рулевой рубкой, а остальные здесь. – Прадедушка Кас постучал по деревянной лежанке. – Если вообще доводилось спать, ведь мы были на работе, верно?
– А одеяла вам выдавали? – спросила Линда.
– По-моему, да, – ответил прадедушка Кас. – Но это не относится к тому, что произошло между мной и Лейфуром.
– Тихо, – сказал я Линде. Я знал, что она хочет спросить, кто такой Лейфур. Но если она продолжит перебивать прадедушку, то мы вообще не доберемся до конца истории.
– Лейфур сказал, что по возвращении домой собирается целоваться с Ингой Уннур.
Мы с Линдой переглянулись. Линда с трудом сдерживала смех.
– Он утверждал, что она называла его любимым и желанным. Лейфур был мошенником и мерзавцем. Немудрено, что я не забыл его имя, но это уже другая история. Короче, я разозлился и велел Лейфуру держаться подальше от Инги Уннур. А он продолжал вешать нам лапшу на уши, что она в него якобы без памяти втюрилась. Лейфур был неотесанный болван. А Инга Уннур – красавица и умница. Даже когда была в резиновом фартуке, забрызганном селедочными потрохами, в перчатках, с завязанными тряпкой волосами. Удивительная была девушка. Иной раз, когда она чистила селедку, а я случайно проходил мимо, наши взгляды украдкой встречались. В ту пору я был о-го-го каким парнем, а Инга Уннур прекрасно знала, чего хотела.
Но в тот день мы были в море, и Лейфур пудрил нам мозги. В какой-то момент затрещал звонок. Сельдь! За работу! Ведь мы были на борту исключительно ради рыбы. Мы окружили сельдь неводом и вычерпали ее сачком. Потом еще раз. И еще. Судно всё глубже погружалось в воду – в конце концов трюм и палуба оказались завалены сельдью под завязку. А нам еще нужно было возвращаться в гавань.
Лейфур ступил на палубу и выкрикнул имя Инги Уннур.
Тогда я схватил первую попавшуюся селедку, поднес ее к губам и чмокнул.
– Смотри! – сказал я Лейфуру. – Я целую селедку, но фактически я целую Ингу Уннур.
Все вокруг рассмеялись.
– Черт побери! – крикнул я по-исландски, так как уже немного умел ругаться на местном языке. – Вот эту самую селедку скоро поцелует Инга Уннур. Я ей ничего не скажу, она сама ее поцелует, и все поймут, что это значит.
Лейфур приблизился ко мне вплотную. Кем это я себя возомнил? Ничего глупее ему слышать не доводилось.
А мне, честно говоря, не доводилось выдумывать ничего глупее. Нет, вы только представьте: ну как можно верить в то, что из всего улова, которым наш сейнер был набит до отказа, именно моя селедка попадет к Инге Уннур и ей вдруг взбредет в голову ее поцеловать!
Лейфур привязал ленточку к хвосту моей селедки. Я был жалким хвастуном, и доказать это было проще простого.
У причала мы выгрузили наш улов. Инга Уннур вместе с другими девушками чистила селедку у одной из бочек. Они работали бойко и ловко: чик – голова, чик – потроха. Готово. Следующая селедка.
Меня крепко держали несколько парней. Они боялись, что я подам Инге Уннур какой-нибудь сигнал. Другие держали Лейфура, ведь он мог всё испортить. С него станется.
Какое-то время не происходило ничего особенного. Селедки одна за другой исчезали из ящика. До тех пор, пока, верите или нет, Инга Уннур не взяла мою селедку. Мою селедку! Как следует разглядеть ее я не мог, но зато услышал, как Инга Уннур воскликнула, что нашла селедку с ленточкой. Все вокруг всполошились. И эта ленточка, сказала Инга Уннур, – послание от ее любимого.
Парни меня отпустили. Я побежал вперед и увидел Ингу Уннур с селедкой в руках. Она поднесла ее к губам и поцеловала. Целуя селедку, она смотрела на меня.
Боже всемогущий, я праздновал тройную победу. Первое чудо заключалось в том, что ленточка Лейфура не слетела. Второе – что моя селедка попалась Инге Уннур, и третье – что Инга Уннур ее поцеловала.
– А четвертым чудом было то, что ты так хорошо понимал исландский язык, – сказал я. – Ты же был здесь впервые?
Прадедушка Кас проигнорировал мои слова.
– Потом Инга Уннур положила селедку на разделочную доску, и бац! Голова долой, кишки вон. И в тот самый момент я вдруг осознал, что меня ждет. Голова долой – вот что меня ждет. В переносном смысле, конечно. Инга Уннур станет мной управлять, а мне