Под хорошей луной
Леда, взобравшись на кровать, думает обо всем, что случилось сегодня и за последние дни. Вот бы Ольга была здесь: как бы хотелось ей всё рассказать! Ольга бы точно поняла. Она без сомнений уже испытывала это чувство, когда сердце бежит наперегонки, желудок сжимается и руки танцуют в карманах. Никто другой этого не поймет – уж точно не дед.
– Почему ты ничего не ешь, Леда? Такая ты неженка. Молоко тебе воняет, от мяса тошнит. Пора понять, что здесь всё иначе. Мы бесполезной ерундой холодильник не забиваем. Едим то, что добыто собственными руками. То, что получили от животных и собрали с огорода, где сами же всё и вырастили. Если б ты не кривилась каждый раз, когда я приношу молоко, вы бы уже научились сыр делать.
– А я, дедушка, немного умею. Видела у Виргинии, что да как.
Старик улыбнулся, но не широко, наполовину: само имя Виргинии было под запретом. Леда улучила момент и сбежала к себе в комнату.
Иро собрала тарелки, рассортировала объедки: в одну кучку – для кур, в другую – для собак, смела крошки со стола и взяла из плетеной корзинки два яблока. Одно помыла и положила перед дедушкой: он сидел у огня. Затем Иро состроила самую умильную рожицу, на какую только была способна, и спросила, можно ли сбегать в стойло и пожелать Молнии доброй ночи. Дедушка грозно взглянул на нее:
– Незачем.
Иро вновь села за стол и засунула второе яблоко в карман.
– Впрочем, иди. Не помню, закрыл ли дверь – как раз и проверишь.
Иро вспорхнула и понеслась к выходу, но, когда она была уже у двери, дедушка окликнул ее и спросил, порезала ли она яблоко на куски.
– Так оно ж перед тобой порезанное.
Дедушка ничего не ответил, и тогда Иро поняла: он имел в виду не то яблоко, что она принесла ему, а то, что тайком припасла для Молнии. Нужно порезать на кусочки, чтобы лошадка не подавилась. Иро взяла нож, разделила яблоко на четыре части и с криком «спасибо-о-о-о» выбежала за дверь.
Приближаясь к стойлу, Иро услышала, как лошадь ее зовет. Молния уже знала ее шаги и просила поторапливаться. Не успела Иро забежать внутрь, как лошадь опустила голову и стала тереться о девочку храпом и щекой, а затем принялась вдыхать ее запах, утыкаясь носопыркой в лицо и волосы.
– Я тоже тебя люблю, Молния.
Лошадь осторожно прильнула к Иро, и они немного постояли так, обнявшись. Вот бы Молния могла рассказать обо всем, что знала и видела. Вот бы сказала человечьим голосом, что любовь – это не только для людей и про людей. Вот бы поделилась, что и она плакала этим вечером. О Мелити, о ее хозяине и о малышке Марфе. Ах, если бы она тогда могла скакать быстрее и предотвратить беду. Ах, если бы сейчас могла посоветовать: «Осторожнее, Иро! Внимательно смотри, куда наступаешь. Выбирай рассудком, куда идешь!» Вот только лошадь не имела дара речи и потому лишь крепче, теплее прижалась к девочке. А та улыбнулась и прошептала: «Давай как-нибудь прогуляемся вдвоем до моего отъезда?»
В небе луна надувалась шариком и освещала дорожку к дому. Дверь заскрипела, и собаки приподняли головы. Они уже привыкли, что Иро ходит туда-сюда, но каждый раз по пути их гладит. Вот и сейчас она нагнулась, обняла Мойру, затем Ивана и пожелала им доброй ночи. Увидела, что дедушка сидит в кресле с закрытыми глазами и трубкой во рту. Иро немножко постояла неподалеку, затем подошла к нему сзади, потерлась щекой о его спину, обвила руками шею, вдохнула запах его волос и пожелала доброй ночи и ему. Прежде чем расплести руки и побежать к себе, прошептала: «Дедуля, я тебя люблю».
Придя в комнату, Иро обнаружила, что Леда витает в облаках, будто спит с открытыми глазами.
– Позволь мне пойти с тобой. Какая сегодня луна.
– Леда, пиу-пиу. Земля на связи, дом дедушки вызывает потусторонний мир. Хэллоу, Леда?
– Луна добра. Седины моих волос не выдаст. Под луной мои волосы вновь засияют златом. Тебе не понять39.
– Что мне надо понять, Леда?
– Ой, привет, Иро. Я тут читаю вслух одну поэму.
– С чего вдруг?
– А тебе-то какое дело? Будто бы ты хоть один стих наизусть знаешь.
– Вообще-то знаю. Еще иполучше некоторых. Как нагорушке, навысокой, стоит церковка одинокая. Не зазвонят колокола: нет там ни певчих, ни попа40.
– Никакой связи.
– Чего?
– У твоего стиха с моей поэмой.
– Так, Леда, рассказывай. Этой поэме тебя Томас научил?
– Да, и что, какие-то проблемы?
– Нет, но у тебя появилось немало секретов.
– Ты еще маленькая.
– Да, но я твоя сестра.
Леда окинула Иро взглядом и, не выдержав, прыснула.
– Иди сюда, сестра, – позвала она, и девочки сели на кровать, обнявшись.
* * *
Внизу, у огня, Адрахтас сидел соляным столпом. Мистически загадочное объятие внучки – нож света, воткнутый в спину, – растопило его заледеневшие чувства, оживило забальзамированную боль. В первые годы после того вечера, когда он нашел захлебнувшуюся Мелити, он не мог говорить. Очень хотел, чтобы с Марфой всё было в порядке, но просто не мог смотреть на дочку. Повсюду ему мерещилась Мелити. Нужно было чем-то заполнить ее отсутствие, как-то продолжать жить. Не вышло. Адрахтас правда пытался, но как же сильно он боялся: вдруг сделает что-то такое, что ей бы не понравилось? Вдруг, если он продолжит жить, то забудет, какой она была? Однажды его сковала паника: показалось, что он забывает ее голос. Забывает отзвук, с которым проносился ее смех по дому.
Это она поливала и питала хозяйство. И потому Адрахтас оставил всё как было при ней. Разбилась тарелка? Новой он не покупал. Поломалась оконная рама? Не чинил. Со временем дом ощерился дырами, что голосили по покойнице. Хозяину было всё равно. Да пусть хоть обрушится и задавит. Так или иначе, единственное, что он продолжал делать, – это жить. Дышать и отсчитывать годы вдали от нее. Потому Марфа и уехала, не успев толком вырасти. Он любил ее, но не мог обнять. Боялся, как бы к дочке не примерзла его скорбь.
– Уезжай, уезжай, спасайся бегством, – говорил он. – Не по тебе это место. Вперед, найди свой путь.
И когда деревню покинула единственная живая душа, что была ему дорога, он остался наедине с воспоминанием о Мелити. Больше незачем было прятать повседневное бессилие. Как заведенный, он выполнял дела