Никак не могу заснуть, поэтому пишу всё это. Думаю, что взять с собой. Конечно, обязательно заберу все ВСН. Их – людей и вещей, что В Сердце Навсегда – у меня в избытке, в карман не поместятся. Для меня ВСН – это Виргиния, тетя Харула, школа, деревья, площадь, конечно же Молния и даже Сотирис с Андреасом, хотя они и ругаются днями напролет. ВСН – это и Вангелис, что мечтает о кораблях, и Поливиос, что строит из себя взрослого умника, всё время что-то читает и не ровен час станет античным мудрецом похлеще Геродота и Фукидида. Все они будут вдали от меня. Я рассказала Вангелису, что море очень красивое. Я однажды видела море в путешествии. С мамой и папой.
Я тогда была маленькой, но всё отлично помню. Мама твердила, что я обязана увидеть море. «Зачем?» – поддразнивал ее папа. «Чтобы море являлось ей во снах и мечтах», – ответила мама, и папа чуть не лопнул от смеха. Но, видимо, мама что-то да знала, потому как с тех пор мне и правда часто снятся волны, ракушки и та маленькая лодочка, что возила нас на другой островок. Когда мы вернулись домой – я была такой малышкой! – я попросила родителей разрешить мне поспать с ними. Мама потом рассказывала: в тот вечер я им заявила, что папа – наша гора, а мама – великое море. Это стало нашей игрой. Мы, мама и я, растягивались на земле и смотрели на высокие деревья. Мама предлагала представить, что мы плаваем в море. «Как, мам? Я ведь не умею плавать». Мама всё же настаивала: «Если не осмелишься, как сможешь научиться?» И мы качали руками, вычерчивая круги в воздухе; деревья становились прибрежными скалами, курицы – чайками, а гекконы – летучими рыбами. Мало-помалу – как же мама была права! – я поплыла.
В кармашек ВСН я положу и гору, и великое море. Волны и ветра, чаек и гекконов: всё, чем была для меня деревня, и всё, о чем я здесь мечтала.
* * *
Почти на самом краю деревни стоит древо-чудище. Одна его половина смотрит на деревню, а вторая – в лес. На коре ствола вырезан кораблик. «Почему он здесь?» – задумается случайный прохожий. Если он пойдет дальше, спустится к ущелью, к Хрустяшке, и увидит медно-железные горы, то окажется в еще большем замешательстве. А если потом заглянет в кофейню Михалиса и спросит: «Как называется гора, что возвышается над деревней?» – услышит в ответ: «Корабль». Безусловно, он удивится: «Почему гора на такой высоте называется Кораблем?» Тогда все ему расскажут, что в стародавние времена здесь всё было морем и лишь макушка горы торчала из воды. Затем посыпятся и другие истории: как Хрустяшка некогда была узким морским проливом и как две громадные скалы то сталкивались, то расходились так, что кораблям было трудно между ними проплыть. Чужестранец, дрожа от волнения, спросит, здесь ли находились легендарные Симплегады41. Но местные поведут речь о другом: как к медной стороне ущелья древние привязывали корабли. Если присмотреться, можно до сих пор увидеть на горе лягушек и крабов, что остались с тех пор, когда всё было залито водой. Местные покажут туристу и ракушки, и тритоновы рога, которые Михалис хранит у печи. «Я их тут нашел, – загордится Михалис, – когда строил кофейню». Иноземец пропустит еще стаканчик за чужой счет, приложит к уху тритонов рог, услышит волны, что с силой бьются меж Сциллой и Харибдой, развернется и увидит на вершине горы окаменевший корабль. А когда странник вернется на родину, он расскажет, что некогда бывал в Одиссеевых местах и познакомился с хорошими людьми, которые не сравнятся с Одиссеем в хитроумности. Да и место боле на море не похоже, добавит он. Однако для деревенских чужестранец мало-помалу станет частью их собственной истории, потому как они разделили друг с другом необъяснимые тайны и загадки того древнейшего морского пути, что не был дорогой, потому как разрывал на куски всех, кто пытался по нему пройти.
* * *
Оливия – та, что обожает слова и охотится за мифами и легендами, – подумала, что пришло время найти и навестить Харулу, ведь та единственная подруга бабушки, оставшаяся в живых. Оливия всё думала, какие бы гостинцы ей принести, потому как Виргиния предупредила: «Вай, увы и ах, если притащишь старушке сладости, она помрет». Поэтому Оливия приготовила по своему авторскому рецепту печенье без сахара, только с корицей и капелькой меда. В час, когда село солнце, Оливия пошла к Харуле и обнаружила, что та уже встречает ее с распростертыми объятиями и горой пончиков лукумадес, утопающих в меду. Не проронив ни слова, Оливия оставила свои бедолажные печенюшки у стола. Затем Харула спросила, какой кофе Оливия предпочитает, и та ответила, что любить пить без сахара. Харула сварила кофе и присела рядом. Оливия отхлебнула, и у нее чуть скулы не свело от чрезмерной сладости, но она постеснялась что-либо сказать.
– Ну как кофеёк, вкусный? – поинтересовалась Харула.
– Очень даже неплохой!
– Я тебя пожалела и сыпанула ложечку сахарку. Сладкий ведь пьешь, а не безвкусный.
Оливии не было никакого дела до кофе, зато она быстро поняла, что рядом с ней не человек, а сокровище и что видит Харула получше многих.
– Тетя Харула, а не расскажешь, пожалуйста, кто на дереве вырезал кораблики?
– Там, где меня молния ударила? Бедолага Вангелис.
– Отец мальчугана?
– Да, тот Вангелис. Мы с ним были приятели хоть куда. Его мама целыми днями пропадала в поле. Он приходил сюда и докладывал обо всем, что узнал в школе. Видела бы ты, как он рыдал, когда пересказывал истории из прочитанных книжек! Всё принимал за чистую монету. Я его, помню, спрашивала: «Да что ж ты так плачешь, мальчик мой? Это ж всё давным-давно было». Он ничего не отвечал. Тогда я принималась выпытывать: «Так, значит, вместе с этим бараном он приплывает на край света и там приносит его в жертву только потому, что какой-то местный царек попросил?», «А с золотым руном что стало?», «Батюшки, а назад-то привез?». «Нет, – отвечал Вангелис. – Он повесил его на дуб и приставил