– Никому не говори, что выпросила, – вспылила Настя. – Сам подарил, умолял принять яйцо в «Яйце-клуб», надеясь на большой успех… Поняла, красавица моя ненаглядная? – Настя бросила прихватку на электрическую плиту, подошла к Сволочковой, обняла. – Секс-рабыни мы. Только ты брендовая, богатая, а я бедная. На тебе золотой кулон, а у меня серебряный. И это ещё не всё… Интересно, где сейчас Порфирий Колбасов. Ведь он без одного… ха, ха, ха!..
– Без двух, – возразила Сволочкова.
– Как без двух? А где второе?
– Второе Лолита Запевалова выпросила. Наверно, тоже на мясистый бренд клюнула в эйфории победы. Тоже мне, брутальная певица. А ноту «ля» берёт, как «соль», а иногда, как сахар.
– Ну и дела у вас в кордебалете…
– Писюкастый совсем с ума сошёл, – продолжала Анюта.
– Что такое?
– Привёл в кордебалет новую приму. Из элитных домов. Рост чуть побольше тебя. Ходить не умеет, только прыгает, как лягушка, как будто в классики играет, а голос, как у Распутиной – прокуренный, нечеловеческий.
– Сколько лет?
– По паспорту – пятнадцать, а на лицо – сорок. «Вот, – говорит, – Ольгу будет петь из „Евгения Онегина” по Пушкину…»
– Пушкин, Пушкин, – несколько раз повторила Настя.
– Ты что, не слышала такого: «Пока свободою горим и бонусы для чести живы, баблу и сексу посвятим оргазма сладкие порывы. Мадонна, верь, взойдёт она, мильярдом вскормленная вера, и в банкоматах мент, наверное, напишет наши имена».
– Никогда не напишет, – растерянно процедила Настя. – Совесть, истину баблом не купишь. А если купишь, то они рано или поздно развалятся.
– Ну да. Тем более у Писюкастого в каждом кармане по три презерватива. Ну что с ним поделаешь? Он ведь с одним яйцом!
– Как с одним? А где второе?
Сволочкова сразу задумалась, вытянула губы как медуза, покачала головой.
– В моей коллекции, – тихо сказала Анюта, – оно очень прибыльное, удачливое… Ромео Писюкастый в Тегеране подарил. Хозяин, любовь моя, ничего не знает. – Сволочкова вдруг опять разревелась. – Дай бог, чтоб никогда не узнал.
– Об этом никому не говори, – опять твёрдо сказала Настя. – Ой ли, ой ли, перестройка до яиц достала.
– Что за жизнь такая пошла! Что ни сделаешь – нельзя. А что можно – плати. Хоть и некуда – уехала бы! Наверху, там, где совковый капитализм, за каждый час в каком-нибудь паразитарном музее по десять, двадцать тысяч берут! А музей весь в цифрах, современных гаджетах…
– А почему паразитарном? – оборвала Настя.
– А кто они, владельцы тайных сокровищ? Насыщенных умом бумаг? Да их не читают! А если читают, то помалкивают! Пушкин, Гоголь, Островский, Шолохов, Бунин, Горький, Шукшин, Толстой, Достоевский. – С каждой фамилией Анюта усиливала голос и перешла на крик, противоречащий менталитету современного законопослушного человека. – У современника главное – нажива, прибыль, а в душе пусто. Любовь к Родине размыта раскручиванием телевизионных, нефтяных, газовых вышек… забалтыванием, политическим, хорошо оплачиваемым трёпом. Если б кто-нибудь из них испытал то, что испытал Эзоп – раб-философ, сказав: «Плохо придётся всем людям, когда каждый потребует своего», а потом пояснил: «Самая пагубная из страстей – алчность, ибо она делает человека неразумным, заставляет бросить надёжное и устремиться за ненадёжным». А ведь он жил за пять веков до новой эры.
Онежская опять задумалась.
– Его памятник есть в Чистилище? – растерянно спросила она.
– Не знаю. Скорее, нет. Наш гений боится таких людей. Эзоп считает: «В мире царит зло. И дурной человек будет творить зло, несмотря ни на что». Остановить может только нож в сердце. Но велико ли, мало ли зло, его не надо делать, Настенька! Ни в коем случае! Зло порождает зло. А если тебе не спастись от смерти и кто-то посчитал тебя причиной зла во всём мире, то умри по крайней мере со славой. – Сволочкова вдруг спрыгнула с войлочной постели и стала подпрыгивать, как гуттаперчевый мальчик, в своём изумительном канкане.
– Два яйца! Три яйца!
Все они у подлеца!
Если хочешь обкатать,
Позови родную мать
Или побирушку,
Бабушку-игрушку.
Два яйца! Три яйца!
У глазуньи нет лица.
Истины, морали —
В лузу все упали.
Значит, будет бизнес наш,
Раздевайся, ловелас.
Каждое твоё яйцо,
Как Колбасово лицо.
– Подумать только, Колбасов, такой краснощёкий, упакованный мужик с миллионными доходами, с дорогой охраной, а яйца – тю-тю…
– А Писюкастый?! Ты думаешь, он брутальный вундеркинд с хорошо подвешенным языком, с изумрудным крестом на шее, мастер присказок и поговорок… «Не мондей, когда мондуешь». Или: «Где же ваши цыпочки? Кто их съел?»
– А что?! Очень симпатичный мужчина. Продюсер роскошного кордебалета…
– Тоже с одним яйцом! Ха, ха, ха…
Два яйца! Три яйца!
У глазуньи нет лица.
Истины, морали —
В лузу все упали.
Два яйца! Три яйца!
Все они у подлеца.
Она высоко подпрыгивала, словно прогоняя из оболочки душу, раздирающее жуткое настроение.
– Как тебе не стыдно, Анюта?
– Разберись, не торопись. Это яйцо я не просила. Он сам припёрся в гримёрку и, бледный, как куропатка, положил подарок на стол и сказал: «Считайте за счастье – свободу, а за свободу – мужество. Я упрекаю не тех, кто стремится к господству, а тех, кто слишком поспешно готов этому подчиниться. Ведь человек по своей натуре всегда желает властвовать над теми, кто ему покоряется. „Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величаво”». – Я открыла красную коробочку, а там записка: «Христа ради, примите редкий подарок от Ромео Писюкастого… Он принесёт вам успех». И рядом – хорошо отглянцованный розовый шарик. Я взяла его в руки и сразу почувствовала, что это редкое по всем качествам мужское яйцо для бильярдного стола.
– И что ты с ним сделала?
– Отыскала в Тегеране такой же клуб и выиграла, используя брендовый шарик, тысячу риалов.
– Ну, ты не женщина! Ты – состоявшийся мужчина… Поздравляю…
– Учись, пока там, наверху, воюют…
Два яйца! Три яйца!
У глазуньи нет лица.
Истины, морали —
В лузу все упали!
Сволочкова высоко подпрыгивала на своей войлочной постели и поднимала руки вверх, боясь головой