Оба образа – движения и призрачности – не раз используются Аксаковым и позднее в газете «День» (1861–1865 гг.), для характеристики преобразований и общественных изменений. Но тем самым Аксаков развивает, уточняет образ времени. Продолжая свои размышления о движении, Аксаков пишет в 1862 г.: «Слышится и чувствуется, что несемся с быстротою необычайною, несемся стремглав, всею тою необъятною громадою, которой имя – Россия, во всю ширь и глубь, <…> Но куда и как, где закон и предел движения, – никто не предугадает! Нет над ним власти человеческой!» [143]. Здесь мы наблюдаем обратную картину: категория движения и атрибуты пространства (протяженность, направление) приписываются времени. Вопрос «куда?» относится, разумеется, не к географической, а к временной точке. Легко заметить и источник образов и вдохновения публициста – гоголевское описание дороги. Как и Гоголю, Аксакову в движении России видится что-т о загадочное. Одновременно манящее и страшное. Недаром же оно угадывается только по «быстрому мельканию» [144].
В статье «Русский прогресс и русская действительность» И. Аксаков обращается к образу форейтора, созданному еще И. Киреевским. Мы уже говорили о том, что этот образ характеризует не только просвещение Польши XVI–XVII вв., но и русское просвещение. Аксаков так раскрывает смысл образа: тяжелая колымага, застрявшая в грязи, – Русская земля, народ; форейтор, ускакавший далеко вперед на коне, – образованное общество, «мчащееся… верхом на цивилизации, подгоняющее ее татарскою нагайкою работы немецкого мастера, скачущее к прогрессу не столбовой дорогой, а какими-то особыми кривыми путями, вне всяких жизненных условий!». Фантастический образ «татарской нагайки работы немецкого мастера» объединяет разные, противоречащие друг другу времена. Аксаков следует за Гоголем, показавшим, как отклоняется человечество от прямого и ясного (здесь – столбового) пути на кривые и опасные тропы, ведущие в пропасть. Сравнивая «блудящие огоньки», которыми увлеклось общество («форейтор»), с «идеями века», публицист с горечью спрашивает: «Покуда форейторский конь, подгоняемый нагайкою, скачет по пути прогресса за идеями века, – что делается нами для народа, для его нравственного подъема?» [145]. Вот, по его мнению, единственный действительно важный вопрос. Он опять прибегает к противопоставлению временных фаз на примере противопоставления пространственного. На одном полюсе – Петербург, «богатейшая столица образованного мира», на другом – Олонецкая губерния. В Петербурге можно обнаружить признаки старости, присущие европейским цивилизациям, тогда как в Олонецкой губернии народ помнит и поет песни о временах князя Владимира. Вообще, в русской жизни замечается «страшное, невиданное сочетание ребяческой незрелости со всеми недугами дряхлой старости…» [146].
По мысли автора, народ, поющий такие песни, еще юн духом и готов к великим свершениям. Однако из этого же образа можно вывести и другое умозаключение. Если народ живет преданиями, значит, его возраст никак не меньше возраста Киевской Руси. Да и К. Аксаков говорил (в статье «Опыт синонимов…») о древности народа по сравнению с обществом. В чем же дело? Что имеется в виду? Народ юн не по своему возрасту, а по своим возможностям, по своей неиспорченности, тогда как образованное общество, испытав все прелести западной цивилизации, не нашло себя.
Аксаков пишет о разрыве цивилизационном, связывая его в проблемой исторического времени и пространства. Ход его мыслей можно понять, зная рассуждение А.С. Хомякова: «Образованный русский нашего времени <…> живет более в категории пространства, чем в категории времени. Он не только заботится о том, что делается далеко от него, но даже не заботится о том, что делается близко» [147].
Образ Аксакова ориентирован, конечно, на гоголевский образ «подтанцовывающих старушек» из повести «Сорочинская ярмарка». Гоголь создал тогда, по существу, образ «беременной смерти». Аксаков же показывает нам разлагающуюся, умирающую юность. Поэтому можно указать еще один источник публициста – описание стариков-младенцев и дряхлых юношей в апологе В.Ф. Одоевского «Старики, или остров Панхай».
Аксаков подчеркивает неприменимость привычных представлений о времени к историческому развитию и к положению современной России. «Мы по-прежнему считаем время годами, но