Впереди виднелся лес мачт, вздымающихся над доками. Черный дым клубился над трубами пароходов — начинался прилив, и в следующие два-три часа ожидалась большая суета. Мне был виден свет луны на воде Канала всего в сорока футах от нас. Мы были очень близки к нашей цели, и мне пришла в голову простая, как мычание, мысль: а не перетащить ли нам свою поклажу на руках, оставив кучера разбираться с коровой?
Но не успела эта мысль возникнуть, как старьевщик метнулся в сторону и исчез за ближайшей открытой дверью. Никто из нас не был так глуп, чтоб преследовать его. Гилберт дернулся вправо-влево, отыскивая цель и ожидая беды. Табби стиснул свою дубинку, будто собрался пустить ее в ход, а Хасбро выхватил из-под сюртука свой пистолет. Тут же позади нас раздались шаги — подбегало четверо мужчин, а в переулке справа кто-то принялся лупить по сковородке. Кучер соскочил на мостовую и, вынуждая меня упасть на брусчатку, встал рядом со стариком, изготовившимся произвести выстрел. Громкий треск и вспышка пламени у дула — словно по волшебству, четверо исчезли в путанице двориков и переходов. Дверь «Веселой смолокурни» со стуком захлопнулась. Кто-то, кажется Табби, предупреждающе крикнул прямо перед тем, как тяжелый предмет грохнулся на мостовую совсем рядом со мной, зазвенело разбитое стекло — деревянный ящик с бутылками. Я взглянул вверх и заметил мужчину, присевшего за перилами на балконе третьего этажа. Хасбро вышиб щепу из перил. На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался вопль из переулка — кто-то выкрикнул: «Ложись!..» — и тут же между нами грохнулся какой-то предмет, оказавшийся круглой черной бомбой с шипящим фитилем. Табби подхватил ее своей широченной ладонью, словно грейпфрут, и запустил в Канал, где она рванула с плеском и шипеньем, произведя небольшой гейзер.
Движение на улице полностью остановилось, и воцарилась тишина, полная тяжкой угрозы. Кроме далеких гудков проходивших поблизости судов, не долетало ни звука. Пять сотен фунтов мертвой гернсейской коровы всё еще лежали на дороге. В затишье я озаботился поисками хоть какого-то оружия, как и Сент-Ив, мы с ним перебежали к горе хлама перед теперь уже закрытой лавкой старьевщика.
Я схватил длинную, кованого железа рукоятку от формы для выпечки хлеба, а Сент-Ив подобрал трехногую табуретку и гнутую каминную кочергу. И немедленно, будто нападение было расписано по мизансценам и поставлено профессиональным хореографом, последовала новая атака; похоже, это были те же четверо, по которым стрелял Гилберт, четверо здоровых мускулистых громил в тельняшках портовых грузчиков, с лицами, закрытыми платками, появились прямо перед нами. Мы сделали пару шагов им навстречу — теперь труп коровы стал баррикадой, разделявшей группы; Хасбро и дядя Гилберт держали пистолеты на виду. Четверо атакующих были явно безумцами: нападать на пятерых вооруженных — шестерых, если считать кучера, который стоял, выразительно помахивая кнутом, и кончик его пощелкивал.
Табби крутанул своей дубинкой и крикнул:
— Ну давайте, ублюдки, чего застеснялись?
Но громилы топтались на месте, время от времени делая вид, что намереваются броситься в рукопашную, но не хотят перелезать через смердящий труп. А потом они рванули прочь, по двое в каждую сторону. Я очень боялся, что старик перестреляет их как собак, но он, благослови его Господь, был слишком чувствителен, чтобы совершить продуманное убийство.
Услышав звук чего-то приземлившегося позади меня, я подумал о бомбе и крутанулся — горло перехватило от ужаса. Но это оказался карлик, стремительно улепетывающий по улице с гладстоновским саквояжем Гилберта, который он утащил из кареты, брошенной нами из-за уличного представления. Мы с Табби кинулись в погоню, но дядя Гилберт свистом остановил нас и жестом вернул обратно.
— Твой саквояж… — начал было Табби, однако старик покачал головой и хлопнул себя по пальто.
— Я снова надул мерзавцев, — пояснил он, когда все подошли. — Пусть забирают сумку, да? Почему бы нет? Там ни одной, черт ее подери, ценной вещи. Все их фокусы были просто для отвлечения внимания, понимаете? Кроме разве что адской машины, хлопушки, которой пенни цена, — но твою храбрость, Табби, ничто не обесценивает. Величайшая храбрость, сказал бы я, или акт совершеннейшей глупости, если бы она оторвала тебе голову, ха-ха-ха.
Бегство человечка положило конец всей этой заварухе. На улице появились люди, поначалу боязливо озиравшиеся, а затем всё более беспечные, когда стало ясно, что опасность миновала. Дверь «Веселой смолокурни» снова отворилась, и ночь вернулась в свое обычное разгульное русло.
Я положил на место рукоятку от хлебопечки, а Сент-Ив — табуретку и кочергу. Неряшливая женщина ухмыльнулась мне от дверей лавки, и я дал ей три шиллинга за причиненное беспокойство, а потом взялся помогать моим друзьям оттащить невозможно тяжелую корову.
Скоро собралась толпа, посмеяться и высказать непристойные предложения. Наши действия привели к появлению тучи насекомых из разных отверстий коровьего тела, что подогрело общественное ликование, пока дядя Гилберт, под угрозой быть немедленно ограбленным, не вытащил из кармана пригоршню соверенов и не пообещал выдать один каждому, кто впряжется и сдвинет труп настолько, чтобы карета могла проехать. Тут же последовали великая суета и потасовка, корову спихнули в сточную канаву и проволокли по тротуару так, что намертво перекрыли дверь не то в дешевую гостиницу, не то в бордель, не то в оба места сразу. Женщина с рыхлым, как пудинг, лицом, появившаяся в окне третьего этажа, осыпала наших помощников проклятиями, за что была осмеяна. Она исчезла, но вскоре появилась вновь и, вылив ночной горшок на головы двух мужчин, полностью невиновных во всей этой возне и только вышедших из «Веселой смолокурни», значительно усилила общее веселье. После этого дядя Гилберт быстро раздал монеты, и толпа рассосалась — большая часть забулдыг вернулась в паб, хохоча и требуя выпивки.
Мы сели в карету, потеряв двадцать минут, и проехали небольшое расстояние до освещенных луной доков, где нашли пришвартованную «Нэнси Доусон», прибывшую из Истборна, — наш дом на ближайшие четыре недели. Я поразился, насколько она комфортабельна. Я знал, что Фробишер-старший богат как султан, но даже при этом был изумлен. Корабль, оснащенный, как то и полагалось, грот-мачтой с «вороньим гнездом» и бушпритом, явно предназначался для долгого плавания. В его трюме имелись три обшитых сталью отсека, изолированных друг от друга герметичными переборками, причем каждый можно было целиком вынуть из корпуса с помощью докового консольного крана, что позволяло, поставив судно в док, быстро и без всяких сложностей разгрузить его. Изобретение принадлежало дядюшке Гилберту и должно было принести ему не меньше миллиона фунтов, как только будет зарегистрирован патент. Старик собирался испытать новинку, когда, по его словам, найдет досуг поместить в трюм груз достаточного веса. На палубах «Нэнси Доусон» кипела работа, пар лениво поднимался из трубы, машины урчали.
— Ты кто такой? — спросил Гилберт человека в жилете, стоявшего на палубе у перил и следившего, как лихтеры снуют взад и вперед, разгружая корабли, которые не смогли войти в переполненные доки.
Тот сплюнул комок табака за борт, приподнял фуражку и ответил:
— Джордж Бизли, к услугам вашей чести. Старший помощник.
Похоже, честь Гилберта это никак не порадовало.
— Мы встречались? — поинтересовался он.
— Только в данный момент, сэр, и я счастлив знакомству. Присланы из Истборна — вербовка мистера Ханиуэлла, я и еще пятеро других отличных ребят. Добрались железкой, то есть мы все, и тотчас начали разбираться с кораблем.
— Вербовка Ханиуэлла, значит? Отлично. А где тогда капитан Дин?
— Пьян как боров и храпит в своей каюте, сэр, безо всяких суждений. Доставлен на борт час назад на носилках. Похоже, через сутки здорового сна к нему вернутся чувства.
Гилберт ненадолго помрачнел — вероятно, ему хотелось заковать капитана в кандалы или привязать к ограде ближайшего парка, чтобы скормить бродячим котам. Но туча миновала, и, как только последний предмет багажа оказался на борту, старик отдал приказ: