Из палаты вышла медсестра. Укорив женщину за ее неправоту, она подтвердила профессиональность моих действий.
– Состояние вашего отца все еще нестабильно, на какое-то время ему лучше задержаться в больнице. На носу праздники, вы должны быть благодарны, что мы нашли вам такую прекрасную сиделку, как Сяо Фан! Если она откажется работать, вы сможете ежедневно приходить и ухаживать за отцом? Да будет вам известно, что у нас сейчас острая нехватка сиделок и все они перегружены.
Речь медсестры отчасти вывела женщину из ступора, и она снова обрела дар речи.
– Но я плачу за это немалые деньги… – все так же высокомерно произнесла она.
Ее слова разозлили меня еще больше.
– То есть вы кичитесь тем, что у вас много денег? – выпалила я. – Вы и правда считаете, что деньги решают все? По-моему, вы просто… Я прекращаю работу!
В тот момент я вдруг почувствовала, как из моего сердца поднимается волна гнева, меня словно колпаком накрыло злобой – нет, это даже был не колпак, очищающая сила рвалась из меня прямо наружу. Мне хотелось залепить этой женщине пощечину, но я не отважилась, дабы не свести на нет все мои усилия быть разумной. Мне хотелось швырнуть что-нибудь об пол, но вокруг не оказалось ни одного подходящего предмета, в любом случае я бы этого не сделала. На каком основании я собираюсь бить больничное имущество? Кто потом будет за него платить? Самое главное, что меня останавливало, так это то, что в финансовом отношении стоявшая передо мной женщина никак меня не обижала. К тому же рядом не было моих названых сестер, поэтому дать выход своим чувствам я не осмелилась.
Я хотела сказать, что она напоминает ненавистную русскую барыню из рассказа «Муму», но в последний момент вспомнила, что Тургенев не дал ей никакого имени – в рассказе она упоминалась исключительно как «барыня».
Я неоднократно терпела издевки и выслушивала дурацкие нотации этой женщины, мне надоело молча сглатывать обиды. Да, она платила деньги, но это отнюдь не означало, что без ее денег я не смогу оплачивать свое проживание и окажусь на улице.
Неожиданно я успокоилась. Мой гнев ушел так же быстро, как и пришел, разум очень вовремя возобладал, не позволив перейти грань.
– Госпожа, – невозмутимо произнесла я, – я вполне серьезно заявляю, что прекращаю работать. Оставшиеся деньги, которые вы мне должны, можете передать медсестре, я завтра утром заберу…
Сказав это, я развернулась и направилась к выходу.
Это был единственно возможный и единственно правильный способ сохранить достоинство.
– А ну стой! Ты только что меня обругала, хочешь, чтобы это сошло тебе с рук?
Я на секунду остановилась и, не поворачиваясь, сказала:
– Признаю свою ошибку. Приношу извинения. Если считаете, что этого недостаточно, можете удержать часть денег. Если считаете, что это веская причина вообще оставить меня без денег, скажите прямо, чтобы я завтра не приходила.
Меня переполняло сознание своей правоты, без всякого заискивания и в то же время без высокомерия. За моей спиной воцарилась полная тишина.
Дождь закончился, небо прояснилось, меня осветило яркое солнце, однако, вместо того чтобы почувствовать тепло, я передернулась, словно от холода.
По всему телу, словно неизлечимый вирус, снова расползлось чувство преклонения перед деньгами, страх и рожденное им отвращение к деньгам, казалось, что в мои кровеносные сосуды доза за дозой впрыскивают ледяную воду.
Поскольку зять старика являлся человеком состоятельным, его дочь возомнила о себе невесть что и по любому поводу командовала окружающими; да и сам старик, который мог позволить себе одноместную палату и лучшее медобслуживание, был на удивление вспыльчивым и капризным. Терпеливое отношение со стороны окружающих он принимал как должное, свойственное крестьянам великодушие и стариковское добросердечие он вместе с лакомыми деликатесами сожрал подчистую, превратив в то самое, что не принято называть вслух.
В народе ходила поговорка: когда человек постигает Дао и поднимается в горы, его животные идут вслед за ним. В ней содержится намек на то, что если кто-то в семье делает успешную карьеру и получает высокий пост, то каждый из его родственников, будь то привратник или носильщик паланкина, греется в лучах его славы, чувствуя себя важной персоной. Для человеческого общества это практически всегда и везде воспринималось и воспринимается как норма.
Однако, по словам Цяньцянь, на экономически развитом юге Китая, особенно в провинции Гуандун, Дао, которое постигает человек, уже не имеет ничего общего с Дао чиновника, тут речь идет уже о Дао делового человека. Так что теперь, обучая своих детей успеху, в народе говорят так: «Сынок, если будешь плохо учиться, то выше чиновника не прыгнешь!»
С тех пор как я оказалась в Шэньчжэне, меня не покидало смутное ощущение, что ставшие в эту коммерческую эпоху ядром Шэньчжэня переселенцы были готовы сжечь за собой все мосты, только чтобы двигаться вперед, прокладывая все новые и новые пути, – власть денег в этом горячем регионе проявляла себя во всей своей красе. «Если у тебя есть власть, это не стоит ничего, по-настоящему ценится только богатство», – именно так поучал дядюшка Лю своего сына Лю Чжу, и Лю Чжу уважал не чиновников, а начальников-толстосумов. Более того, выражение «время – деньги» и правда превратилось в одну из новых ценностей жителей Шэньчжэня.
Но в душе я все еще не была готова принять эту новую эпоху. До приезда в Шэньчжэнь я считала, что такие одаренные люди, как мама-директор и папа-мэр, были достойны уважения. Соответственно, и мое уважение к людям никогда не измерялось деньгами. Более того, одним из условий моего уважения к окружающим было как раз то, чтобы те поменьше говорили о деньгах. Если же они то и дело касались этой темы, я тотчас причисляла их к разряду приземленных обывателей. Уехав за пределы родной провинции, я часто видела, как люди пресмыкаются перед некоторыми своими собратьями, уважают их и гордятся знакомством с ними лишь потому, что те богаты, – даже если это знакомство шапочное.
Сталкиваясь с реальностью, мои ценностные ориентиры то и дело разбивались вдребезги.
Но отважилась бы я, обычная девушка-мигрантка, на подобный спектакль, если бы за душой у меня не было денег, что оставили мне бабушка Юй и мама-директор? Смогла бы я держаться с таким же достоинством? Смогла бы покинуть больницу с высоко поднятой головой? Наверняка, боясь потерять работу, я чувствовала бы себя растоптанной, без конца терпя выходки этой зарвавшейся фифы. Не правда ли, что преимущество богачей перед теми, кому деньги достаются нелегким трудом, уже превратилось в превосходство? Но в чем, черт побери, та