Но всё уже готово к волшебству,
Которое свершится очень скоро.
И ты обрадуешься, утром сдёрнув шторы,
И чистоте, и света торжеству.
* * *
Не обижайте молодых!
Не оскорбляйте их пренебреженьем,
Поскольку именно от их уменья
Зависит процветание страны.
Не остужайте молодой порыв
Надменною, скептической усмешкой!
К фантазиям, попыткам безуспешным,
О, будьте снисходительно добры!
А за вниманье ваше и терпенье
Воздастся вам, впоследствии, сполна!
И сильная, прекрасная страна
Достанется грядущим поколеньям!
Владимир Гринспон
Родился в послеблокадном Ленинграде в феврале 1945 года. Пока отец – морской офицер – добивал фашистов, а потом продолжал службу на Балтике, жил там же. Школу и институт (Одесский политех) окончил на Украине. Затем 30 лет жил в Заполярье, в Норильске. Работал в строительно-монтажном управлении (мастером, начальником). Два года работал на Кубе – помогал кубинцам строить Никелевый комбинат. С 2000 года на пенсии. Живёт в городе Лимассол, на острове Кипр.
Рождественская история
Эту байку я услышал в детстве от отца. Откуда она у него, не знаю и спросить уже не могу.
В старинном особняке помещиков Бабакиных на Рождество собралась вся многочисленная родня. Из Петербурга приехал сын-студент и две дочери, заканчивающие курс Смольного института. Старшая дочь, удачно вышедшая замуж за соседа-помещика, прикатила на двух санях с мужем и тремя детьми. Были ещё с полдюжины кузин и кузенов, внучатных племянников и прочей родни. Праздновали весело. Ездили в соседний городок. Отстояли, как положено, службу в соборе. Утром старики отдыхали, а молодёжь устроила катание на коньках, благо пруд рядом, беготню, игру в снежки. Обедали поздно, долго, с беседами и шутками. Потом перебрались в каминную. Сам Бабакин, отставной полковник с седой шевелюрой и бакенбардами, устроился в любимом кресле и велел подать трубку, старую, ещё походную.
Зажгли свечи, в камине потрескивали дрова. Взрослые удалились в залу, где затеяли игру в карты, а молодёжь расселась вокруг деда, кто на стульях, кто на пушистом ковре. Самый маленький карапуз взобрался к деду на колени и трепал его за усы. Все просили рассказать какую-нибудь захватывающую историю, коих накопилось у полковника за его полную приключений жизнь не мало.
Дед не спешил с рассказом. Дал молодёжи себя поуговаривать. Сидел, задумчиво глядя на огонь и посасывая трубку. Наконец, поднял седую голову, хитро сверкнул глазами из-под кустистых бровей и начал:
– Как-то, ещё поручиком, совсем молодым и не нюхавшим пороху, получил я предписание отбыть на Дальний Восток в тамошнюю армию. Япония что-то наперекор шла. Войска требовали усиления. Выдали подорожную, билет во второй класс. Поехал. Зима стояла в том году лютая. Не так холодная, как снежная и метельная. Народу в моём вагоне было мало. А после Омска так и всего осталось двое, я и мой попутчик. Чтобы не скучно было ехать, расположились мы в одном купе. Проводник носил нам бесчисленные чаи. На станциях мы запасались кое-какой снедью. Ели, пили, спали. Когда не спали, вели длинные, неспешные беседы. Благо попутчик мне попался старше летами, да и намного богаче жизненным опытом. Вида он был не броского – мал ростом, худощав. Но в лице было немало благородства, а в глазах проглядывался энергетический огонь. Когда я ненароком вглядывался в его глаза, так иногда как снежком по коже охаживало.
Полковник выбил трубку, зарядил нового табаку и прикурил, достав щипцами уголёк из камина. Крепко затянулся несколько раз и продолжал:
– Попутчик много путешествовал, и красочные рассказы его о дальних и ближних странах скрашивали долгую и однообразную дорогу. Поезд наш шёл с частыми остановками. Снежные заносы приходилось расчищать путевым службам по нескольку раз в день.
Но однажды ночью мы остановились в забайкальской степи мёртво. За окнами была непроглядная темень. Ветер завывал страшно, бросая в стёкла комья снега. Уж по часам утро наступило, а темень за окном не отступала. Приглядевшись, мы обнаружили, что снег занёс поезд по крышу. Стали звать проводника, не докричались. Видимо, сбежал на паровоз, каналья! Пошли в соседний вагон. Не тут-то было. Двери намертво занесло плотным снегом. Не открыть. Вернулись в купе.
Пища у нас была. В титане у проводника была ещё вода. Угля для печи хватало. Но опасение не отпускало. Сколько продлится этот плен? Когда придут на помощь? Ответа не было. Прошёл день, потом ещё. Тревога в груди моей ширилась.
И тут мой попутчик как-то особенно посмотрел на меня и впервые за этот день заговорил:
– Вы, поручик, я вижу, мучаетесь вопросами самосохранения. Вызволят ли нас из плена? И когда? И что мы, чёрт возьми, есть будем? А вот я на этот счёт спокоен. Опыт мой подсказывает, что сидеть нам здесь долго. Но я не боюсь. Я знаю, чем найду себе пропитание.
На мой немой вопрос он понизил голос и, едва шевеля губами, тихо, но внятно произнёс:
– Я буду есть вас.
Внутри у меня словно оборвалось всё. По тону, коим эта ужасная фраза была сказана, я понял – он не шутит.
А собеседник взял с полки свой небольшой саквояж, достал из него какие-то баночки, связки сухих трав, бумажные пакетики.
– Я, милостивый государь, – продолжал он, – как вам известно, много путешествовал. Пришлось мне побывать и на дальних островах, в племенах людоедов. Там я перенял у них навык питания человечиной. Признаться, не сразу. С опаской. Но, знаете, голубчик, ничего страшного. Привык-с!
И подробно начал объяснять мне предназначение снадобий для приготовления человеческого мяса.
Меня охватил форменный паралич. Я от ужаса не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Только волосы на голове встали дыбом. А попутчик, словно не замечая моего отчаяния, успокоил:
– Да не дрожите вы так, молодой человек! Ай, всё обойдётся? Раскопают нас до большого голода.
Прошёл ещё один день в страхе. Я не мог спать, забившись в угол на своей полке. Стоило на минуту забыться, как ужас пробуждал меня.
Старый полковник велел подать запеканку. Выпил рюмку и задумался, откинувшись на спинку кресла и смежив веки. В комнате стояла тишина, все затаили дыхание. Только в камине потрескивал огонь.
Наконец, самая нетерпеливая из молодых барышень с дрожью в голосе пропищала:
– Дедушка! Не томи! Что же стало