Я спал. Мне снились только впечатленья.
Мне снилась осень, голые кусты,
под ними листьев бурые пласты
и красное заката освещенье.
На все смотрел я будто с высоты,
с недвижной точки на оси вращенья,
и медленно кружились подо мной
леса, поля, озера, зяби, зыби —
как бы макет поверхности земной,
географом воссозданный на глыбе
замерзшей глины.
В то же время я
шел по дороге через поле к дому
и чувствовал, что подхожу к простому
решению вопросов бытия.
И в то же время, в этом доме спящий,
я чувствовал, что только снятся мне
и этот я, на воздусях парящий,
и этот я, идущий по земле.
* * *
Сколько странных и ненужных впечатлений:
лес, река, туманы и дожди,
скука счастья и приволье лени… —
половина лета впереди.
* * *
Вот река подо льдом, дом на пригорке, дым
вьется кольцами ввысь – кто-то там топит печь.
Вот следы на снегу, перья рябые, кровь —
это хорь перегрыз рябчику горло здесь.
Вот прошел почтальон, эта лыжня – его;
палки с кольцами ткнул возле крыльца в сугроб,
сунул в щель над дверьми серый газетный лист
вместо писем: читай – завтра опять мороз.
в поезде
Говорят он ел помои
потому что был упрям
он Кассандра новой Трои
доходяга Мандельштам
гений трус и забияка
средиземный соловей
как свободная собака
умер он среди людей
в поезде
О чем бы мы ни говорили
мы говорим всегда о том
какие вырастают крылья
у тех кто покидает дом
в какие дальние созвездья
они летят увидев свет
какое ждет их там возмездье
а может быть возмездья нет
и с кем бы мы ни говорили
нам собеседник говорит
что мы уже когда-то были
что мир для нас насквозь открыт
в оттепель
небо как овчина
пего и кудлато
и погода пега
тает первый снег
есть такое время
может быть безвременье
меж зимой и осенью
я его люблю
есть тому причина
как Пегас крылато
ожиданье снега
и неровен бег
времени по кругу
то с утра до вечера
что-то вроде вечности
то единый миг
что-то от влюбленности
что-то от беспечности
меж зимой и осенью
я живу как бог
в мороз
ясный морозный день
солнце такое что
почти незаметна тень
от дерева на снегу
будто прозрачен стал
тополя старый ствол
и воздух живой кристалл
мерцает сияньем звезд
даже земля сквозит
звездной голубизной
даже вороний грай
кажется бубенцом
люди идут сквозь свет
сами едва видны
почти незаметный след
струится за их спиной
* * *
А сегодня на зорьке тучи
Тревожные, как дымы,
Над волжской вольготной далью,
Как над сопками Колымы,
Над скалами Валаама…
Как же теперь нам жить?
Осмысленно и упрямо
Историю ворошить —
Откуда беда пришла?
Или начнем понемножку
Садить и копать картошку,
Чтобы еда была.
«Цветы, деревья, женщины и птицы…»
Цветы, деревья, женщины и птицы,
Что нам пожатье каменной десницы!
Как странно: мы с тобой вдвоем,
А целый мир – как будто третий.
Как странно: мы с тобой живем,
Едим и пьем – среди столетий.
Я не поверю, что случайно
Мы встретились в теченье лет
И выпал нам один билет.
Не верю! – здесь должна быть тайна.
Здесь умысел не нашей власти.
Иначе не могу понять,
Зачем дано нам это счастье —
Вдвоем средь вечности стоять,
Стоять средь вечности и тьмы
На этой глинистой дороге
Под солнцем, промочивши ноги…
Весь мир – вокруг, а в центре – мы?
Мы будем жить, пока Земля цела,
И смерти нет – хотя я сам руками
Своими трогал мёртвые тела
Отца и матери, – мы станем облаками
И будем плыть, пока Земля цела.
Мы будем жить, пока Земля цела.
И смерти нет – хотя я не однажды
Был в этой жизни без любви и жажды
Мертвей скалы – но не мертва скала,
И камень жив, пока Земля цела.
И камень жив, пока Земля цела,
И смерти нет, пока под облаками
Стоят деревья и растет скала,
И мы ложимся в землю семенами,
И дождь идет для утоленья жажды,
Мы будем жить, пока Земля цела.
«Не видит зрение, и слух не слышит…»
Не видит зрение, и слух не слышит,
как истекала эта жизнь впотьмах, —
вся тьма земли, из подземелий вышед,
глаголет на незнамых языках:
– Что говорит вам память о забытых?
– Какие смыслы пущены в распыл?
– Какие списки в тайных алфавитах?
– И чья здесь кровь на каменных копытах?
– И чей здесь прах, не знающий могил?
И отчего здесь почвы обнищали
до состоянья пыльного песка?
Не будет вам смиренья и печали,
но только вой и волчая тоска!
«Какой же это страх и стыд…»
Какой же