Избиение младенцев.
Цокает ослик в Малую Азию.
Смотри евангелие от марта.
Принимай что-то от сердца.
Защитись от проникающей поэзии.
«Новый день садится на твое лицо, ломает…»
Новый день садится на твое лицо, ломает,
барахтается, злится, буреет, как медведица,
потом молится, об пол ударится, умоется
и превращается в красавицу, можно выходить на улицу,
а там – сороки с хохотом, с гармошкой троллейбусы,
коммуникации, бананы. По гололедице
размазана икра человечья.
Революция в опасности!!!
С вечером у нас отношения тонкие, смутный напев под сурдинку,
зима украдкой норовит юркнуть к тебе в варежку.
Что-то мешает идти, колется в ботинке,
наверное, небольшой философский камешек.
Адвокат противной стороны.
«Годами накопленное одиночество…»
Годами накопленное одиночество,
такая внутри безлюдная Италия,
где бесконечно сражаются армии слов,
позлащенные бивни боевых слонов
в затылок дня четвертого человека и далее.
Память – ящик гофрированного картона —
хранит неликвиды, брак, пересортицу.
Соседка хвастает сумкой от Виттона.
Подумаешь! А у меня очки – от Солнца!
«Ты от меня живешь за речкой…»
Ты от меня живешь за речкой,
в цветах, плодах, в ночной сорочке,
в траве, прилежная, как зайчик.
Над головой – гнездо сорочье.
Корона Лира. Мох олений.
Подробный ад для домочадцев.
Густеет памяти варенье,
и без меня не получается.
«Клава, ты изнутри тепла надыши…»
Клава, ты изнутри тепла надыши.
Я не боюсь. Свет – он и есть свет.
Ты – мое кодовое слово. Путевка в жизнь.
Предупреждена о неразглашении сведений,
а то придет медведь – липовая нога.
Гоняю голубей – галдят на подоконнике,
срываются вниз, будто обломки Парфенона.
Но ты ведь другая птица:
шифоново-крепдешиновая,
колечки, пальчики.
Стучат клювики двух машинок:
швейной и пишущей.
Магнетизм притяжательных прилагательных,
клавишных, давешних, колодезных, Клавиных.
Отлетел крючок. Хлопает сна калитка.
Благодарный зритель и рад.
Блестит перламутр виноградной улитки —
забытый тобой слуховой аппарат.
«Втихомолку осень занялась…»
Втихомолку осень занялась
уничтоженьем старых фотографий,
как сокровенной ереси. И никаких поблажек!
Дефекты сентября – картавит гравий,
не выговаривает ни губных, ни влажных.
Махни рукой, вкури вот этот горький
дымящийся от пыли, ржавый свет,
разрезанный заборами на щелки,
щемящий и пронзительный кларнет.
Несется время обезглавленною курицей,
и не успеешь осознать – мозги отдельно.
Льнет паутина – пленницею музыки —
и оплетает тело.
«Юдифь Далилу доставала…»
Юдифь Далилу доставала,
и подливала,
и учила,
что кровь – такие же чернила
(писали ими Калевалу
и Тоску Джакомо Пуччини),
твердила – мастерство точи!
А кудри, локоны – всё прах!
Умрет твой друг,
умрет и враг,
и время скатится в овраг,
об этом коростель кричит,
выпрастывая звук из почвы.
А ты – жгут нервов и морщин,
колтун, свалявшаяся шерсть,
и есть причины, чтоб не есть,
но есть что почитаешь ночью.
Андрей Новиков-Ланской
Ряд остановленных мгновений
Родился в 1974 г. в Москве в литературной семье. В 1997 г. окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. В 1998–2003 гг. – вольнослушатель Литературного института им. А. М. Горького в творческих семинарах Евгения Рейна, Татьяны Бек, Олеси Николаевой, Игоря Волгина.
Защитил диссертацию на тему «Литературно-критические взгляды Иосифа Бродского». Директор Русского ПЕН-центра. Главный редактор журнала «Охраняется государством» Министерства культуры РФ. Заведующий кафедрой политической и деловой журналистики РАНХиГС при Президенте РФ.
Действительный член Королевского общества искусств (Великобритания).
Кавалер ордена Святого Иоанна Иерусалимского (Франция). Автор шести поэтических книг, двух книг прозы и двух научных монографий.
«Стихи Ланского изящны, прозрачны, исполнены благородного обаяния, чуть надменны, но и печальны. Они как бы подернуты прохладным туманом, и призраки прохаживаются сквозь этот туман.»
Сергей Шаргунов, «Вести-ФМ»
«Этой поэзии свойственен и античный стоицизм, и христианская экзальтация. Такой целостный всеобъемлющий взгляд выделяет Ланского из потока современной поэзии с ее постмодернистскими метаниями.»
Антон Желнов, «Книжное обозрение»
Волхвы
Догоревшей свечи остывает огарок,
за окном серебрится нетронутый снег,
и звезда Рождества, как последний подарок,
со слезой выплывает из сомкнутых век.
То, что было вчера и что будет сегодня,
нам самим не постичь, но полночная весть
появляется в небе свеченьем Господним,
сообщая, что здесь чудотворство и есть.
Зимний воздух дрожит неземными огнями,
мириады гирлянд, фейерверк волшебства.
Словно тысячи звезд засияли над нами.
И седые волхвы вспоминают слова.
«В этом доме не самом уютном…»
В этом доме не самом уютном,
не прощающем и непростом,
где прощальные песни поют нам
и гостей угощают постом,
из высоких готических башен,
из его подземелий глухих
голос вырвался, тих и бесстрашен,
отвергая всесилие их.
Все предвидел пророк стародавний.
За окном разъярилась метель.
И тяжелые зимние ставни
бьются оземь, срываясь с петель.
«…И наступает чистый понедельник…»
…И наступает чистый понедельник.
Ущербен в мыслях, в помыслах смешон,
смиряюсь я, беспутник и бездельник,
как в первый раз, прощён и пощажён.
Что чистота мне выпавшей недели?
Полезный воздух наполняет грудь.
И о душе, как о забытом теле,
тихонько кто-то шепчет: не забудь!
«Прибрежною пеной вскипает закат…»
Прибрежною пеной вскипает закат,
бредёт по сухому песку Афродита.
Вослед ей шумит палисандровый сад,
и дышит сирень, и калитка открыта.