Ни лодок, ни раковин – только луна
богине средь волн освещает дорогу.
И в тёмную бездну к ревнивому богу
она возвращается, маем пьяна.
«Середина лета, воскресенье…»
Середина лета, воскресенье.
Теплой почвы запах моховой.
И на сеновале в свежем сене
спит солдат, вернувшийся домой.
Он пришел из вражеского плена,
из штрафбата и из лагерей.
Но жена прекрасная Елена
не дождалась радости своей.
Мать его уже похоронила,
старый дьяк по правилам отпел.
И погасло дневное светило,
чтобы он проснуться не успел.
«Я наблюдал, как осторожный дрозд…»
Я наблюдал, как осторожный дрозд
с его изящным чёрным опереньем
и желто-красным длинноватым клювом
готовился поужинать жуком.
Но шар катил тот жук перед собой,
им прикрывался будто бы щитом,
и певчий дрозд никак не мог решить,
как лучше к своей жертве подступиться…
Садилось солнце, тысячью оттенков
сияла желто-красная заря,
и тьма ночная тихо приближалась.
Наполнился прохладой южный воздух,
и мне легко, свободно задышалось
под пенье птиц, похожее на флейту.
«Сначала ему слышались шаги…»
Сначала ему слышались шаги
и подземелий гатчинских призывы.
Знакомый голос умолял: беги!
Покуда жив ты, мы с тобою живы!
Косматый старец брёл из темноты,
губами что-то требуя немыми.
Шли строем убиенные коты,
и шествовали вороны за ними.
Орёл двуглавый крылья распахнул.
Георгий змия выпустил из ада.
И веки свои поднял Вельзевул,
дремавший на болотах Петрограда…
Мучителен его полночный сон,
в покоях царских нет ему покоя.
Никто не знает, что уже спасён
царь-мученик – и сонмище людское.
«Был январь – и были святки…»
Был январь – и были святки.
Был февраль – и карнавал.
И у марта все в порядке.
И апрель не горевал.
В мае что-то зародилось
и в июне проросло.
Но июльскую немилость
мимо дома пронесло.
Вот и август. Как же долго
раскалялась эта медь…
Над цветком колдует пчелка:
пригубить – и умереть.
«Цветет трава бессмертник…»
Цветет трава бессмертник
на скошенном лугу,
и значит, слов о смерти
сказать я не могу.
Как будто лихолетье
в начале сентября
осеннее бессмертье
предполагает зря.
Цветет во мне бессмертник
средь горя и забот,
иных миров наследник,
где времени исход.
Пустынник и посредник
меж небом и землей,
последний исповедник
и утешитель мой.
«Москва – как дерево на срезе…»
Москва – как дерево на срезе,
колец упругих гнутый вид,
встречает август в затрапезе
и червоточиной глядит.
На Страстном бульваре
И месяц, двигаясь то влево,
то вправо, или как-нибудь,
её, как мировое древо,
стремится в небо разомкнуть.
«Сюда, в собор Преображенья…»
Сюда, в собор Преображенья,
где яблок и соломы дух,
где взоры праведных старух
являют фресок отраженье,
приходим мы – и старый Спас
в прохладе каменной и душной
спасает от судьбы бездушной,
в корзины собирая нас.
«Фотографическая память…»
Фотографическая память,
несчастье взгляда моего —
не уничтожить, не исправить
и не украсить ничего.
И не украсть. Обыкновенней
простого перечня вещей
ряд остановленных мгновений
над фотографией твоей.
То новым напевом, то старым
весна повторяет псалтырь.
Вознесся над сонным бульваром
снесенный Страстной монастырь.
Невидимы и бессловесны,
монахини в колокола
звонят, словно правды небесной
взыскуют умы и тела.
И мы на Голгофе столицы
стоим у незримых ворот,
где ангелы ждут нас и птицы
и Пушкин где бронзовый ждет.
«Снотворный морфий не кололи…»
Снотворный морфий не кололи,
напрасный позволяли страх.
В предчувствии знакомой боли
он комкал простыни в руках.
Сквозь форточку, сквозь перекрестье
оконных рам зрачком одним
глядел он, чувствуя предвестье
небес, сходящихся над ним.
И в небесах услышал слово
в понятных звуках и простых
о том, что всё у них готово,
а он задерживает их.
Феникс
Гостиница напоминает госпиталь.
Белые стены и много кафеля.
Потемневший паркет и, хвала Господу,
чистые полотенца, вафельные.
За окном негромко играет музыка,
что-то ритмичное и без мелодии.
Окно низкое и такое узкое,
словно ты в Азии, а не на родине.
Человеку мнится, что всё потеряно.
На судьбу свою продолжает жалиться.
Потом закуривает – и, неуверенно
отряхая пепел, преображается.
«Святая Варвара сказала…»
Святая Варвара сказала:
несите младенца во храм,
распутайте все одеяла,
и Бог приоткроется вам.
Я вижу сквозь время, я знаю:
крещается Божье дитя.
И молится тихо Святая
Варвара, на землю сходя.
Павел Заруцкий
Стекал сок слов
Родился в 1988 г. Поэт, переводчик, музыкант и исследователь авангарда. В 2015 году перевел, составил и издал книгу ранних текстов Мины Лой «Футуризм и феминизм». В 2016 году перевёл и