Захар поднял голову, и я увидела, как из его синих глаз катятся слезы.
– Потому что, – продолжила я, – мне все равно, что он – стопроцентный гей, а ты – бисексуал. Мне все равно, что вы смотрите порно и меняете партнеров ради сексуальных экспериментов. Для меня прежде всего вы – люди! Те самые, которые шли по замерзшей трассе сквозь метель, погибая от холода, и самым горьким для вас была разлука. Она была страшней смерти!
– Это случилось давно, – грустно сказал Захар. – Много воды утекло с тех пор, уже не вспомнить тех ощущений. Тогда ток шел по венам, а сейчас – пустота и мрак. Я мечтаю о семье и детях.
– Поедете в Голландию и усыновите ребенка.
– Николя не хочет детей.
– Это ему сейчас так кажется. Когда возьмете, он души в ребенке чаять не будет.
Запах свежезаваренного чая разлился по кухне. Часы гулко пробили пять вечера. И если бы жив был мой прапрадед, то распознал бы, что показывает барометр, который чертил своими стрелками нечто таинственное.
Дождь за окном усилился, словно сумрачное небо плакало из-за несчастной любви.
Захар в мокрой ветровке и промокших насквозь джинсах взял горячую чашку с чаем, в котором плавала, как спасательный круг, долька лимона, и задумался. А потом неожиданно произнес:
– Я написал письмо и оставил его на столе.
– Что ты сделал?
– Я написал о том, что земная любовь – это отрезок пути, по которому идут двое, а затем им нужно расстаться, чтобы пробудиться вновь. Я попрощался с Николя.
– Ну разве ты не идиот?! – Я заметалась по кухне. – Где моя куртка?
– Что? – спросил Захар. – Что не так?
– Все не так! – вскричала я. – Ты убил его! Убил! Нельзя, чтобы он нашел письмо.
Я схватила куртку, правда, не свою, а мамину, и, накинув ее на домашнее платье, поспешила к двери.
– Может быть, мы еще успеем!
До их дома ехать было долго, автобус в наших краях ходил нечасто, и это означало: если будем ждать – потеряем драгоценные минуты. Придерживая капюшон, я бежала так быстро, что Захар едва успевал за мной. Он промочил ботинки, а мои легкие туфельки без каблуков то и дело зачерпывали из луж грязную, пенящуюся воду.
Нам повезло поймать у Нижнего рынка маршрутку.
Оказавшись у нужного дома, я остановилась, чтобы отдышаться, а Захар начал искать ключи. Мы поднялись на лифте в квартиру. Комната Фроси была заперта, а комната Захара и Николя – распахнута настежь. Окно – открыто. Письма на столе не было. На всякий случай Захар заглянул за полки, но бумага как испарилась.
– Письмо могло унести ветром или Николя его все-таки нашел, – сказал Захар.
– Что теперь делать?
– Я себя паршиво чувствую.
Где искать Николя, мы не знали. В такой дождь он мог отправиться куда угодно.
Зазвонил мобильный телефон. Я сразу подумала, что это мама, которая не обнаружила меня дома и теперь собиралась требовать отчета.
– Мне пора. Жди его.
– Ладно, – согласился Захар. – Он походит, побродит и придет. Не верь ему, если позвонит и начнет петь о смерти. Он делает так каждый раз: давит на жалость. Все с ним будет в порядке.
Возвращаться по темноте мне пришлось одной, и, дойдя до почтового отделения, я поняла, что телефон подал признаки жизни.
– Да! – сказала я.
Слова в трубке были едва различимы, они смешались с дождем и ветром.
– Кто это?
– Он ушел к тебе… правда? – спросил Николя.
– Иди домой!
– Я не вернусь! С меня хватит! Письмо Захара у меня!
– Немедленно возвращайся! Это письмо – розыгрыш! Шутка!
– Нет! Не шутка!
– Захар никуда не ушел!
– Это обман!
– Где ты?
– На крыше.
– На какой еще крыше?
– В «Хризантеме».
«Хризантема» располагалась в высотном здании. Это был новый супермаркет в центре города.
– Как ты туда попал?
– По лестнице. Я не вернусь. Не буду жить. Adios! Николя выключил телефон.
От почты до «Хризантемы» было примерно четыре минуты. Бегом.
На крыше стоял Николя и смотрел вниз. Не раздумывая, я взлетела на чердак. Свет квадратом мелькнул в темноте, и на крыше нас оказалось двое.
Он прокричал сквозь пелену дождя:
– Не подходи! Не вздумай меня отговаривать! Как же я ненавижу этот мир! Пусть он провалится в преисподнюю! Здесь все равно живут черти! Да-да! Не в каком-то мифическом аду, а именно здесь… Больше я не выдержу! Нет!
Ноги скользили, и я боялась, что от высоты закружится голова.
– Николя! Ты нам нужен!
– Живите сами! – ответил Николя. – Пошло оно все… Единственный человек, которого я люблю, оставил меня.
– Послушай, – я старалась приближаться к нему мелкими шажками, – все наладится. Однажды ты купишь себе дом. Не будешь больше ночевать в подъездах. Не будешь зависеть от родственников.
– Я больше так не выдержу…
– Не играй со смертью!
– И пусть!
– Нет! Ты нам нужен! Забудь про письмо.
– Ты сказала, что это шутка?
– Да, я так и сказала.
Дождь внезапно перестал, но я озябла и стучала зубами.
Николя, в мокрой одежде, с растрепанными волосами, сел на самый край крыши.
– Ты передумал прыгать? Иди сюда!
– Сама иди сюда!
Я подошла, обняла его и поцеловала в щеку.
– Ты не можешь оставить меня одну в этом мире. Мне нужен брат!
– Ты бы прыгнула вместе со мной?
– Я не могу отпустить тебя.
Он обернулся и заглянул мне в глаза.
– Ты знаешь, что я гей, что я вор и что я не могу жить без таблеток. Ты считаешь меня хорошим человеком?
– Самым лучшим, Николя. Есть поверье, что в день Страшного суда ни святому, ни грешному не представится возможности заступиться перед Всевышним за своего ребенка и за родителей. Только сестра и брат смогут попросить друг за друга.
– Не могу жить без таблеток. Судороги сводят руки и ноги. Мне прописали их от панических атак, но рецепт закончился.
– Мы достанем тебе любые таблетки.
Я вывела его в подъезд. Там было гораздо теплей, и, присев на ступеньки, мы попытались согреться.
– Со смертью нельзя шутить, – сказала я. – Она помнит всех, кто ее позвал.
– Я знаю, – ответил Николя.
– Несостоявшиеся самоубийцы часто попадают под машины. Никогда не играй в эти игры.
– Я несколько раз пытался уйти и не смог. Мой отец выстрелил в себя и не умер. Потом ему поставили диагноз: рак крови. Он сгорел на наших глазах, а умирая, завещал нам жить.
– И ты изволил меня пугать, что