Традиции & авангард. Выпуск № 4 - Коллектив авторов. Страница 46


О книге
и постреленочек-то наш, Кирюшка, он же с травмой родился. А время-то было! Уже ведь ничего государственного! За государственный счет только родить, а дальше – шиш! А Кирюшка с головной травмой родился, с асфиксией по-научному. Там диагнозов – полный реестр. Я когда к Верке в роддом пришла, она так головой мне мотает: «Не ходи, – говорит, – Свет, не смотри, там мне сказали, не жилец он, а если и жилец, то диагнозов туча! Я это… Я отказываться, наверное, буду». Я говорю: «Вер, так что ж мы за семья такая, если своих бросаем?» Ну, Верка и расплакалась от моих слов. А потом я пошла, и мне ребеночка как тетке дали. А я ж посмотрела: ну Светка же наша, ну вылитая же. Ну, был там какой-то, как будто и не было, а все одно, порода наша! И я, значит, над Кирюшкой тогда сидела и плакала – вся в буклях, помадой розовой намазанная. Не пошла я на встречу к Сене тогда, не получилось у меня. В письме так и написала: Кирюшу Верка родила, это главное, а ты, Сеня, не сердись, уж как-нибудь в другой раз…

И вот я тогда сразу узнавать начала: а что, а как лечить. ДЦП, нам сказали. Там никто гарантии не дает, говорят, бывают совсем здоровые, гении этой, силиконовой, долины бывают, а бывают совсем овощи, это как лечить будешь. Ну, я тогда на работе-то сказала, что так вот. А они что, они должны, что ли? Но мне там, представляете, вот тогда-то, одна с работы женщина адрес дала и рекомендацию… Она же не должна была, а дала. Людей одних богатых. Ну и вот, прибираться я стала. У богатых-то этих людей. Раньше-то у нас богатых не было. Ну, или не видели мы их, в деревне-то мамка мне говорила, когда я работать маленькая не хотела: «Света, у нищих слуг нет!» А тут – и откуда их столько тогда взялось? Да неужели ж земля русская столько барей в себе раньше хранила, а нам не показывала?

Стали мы, значит, с Кирюшкой-то нашим жить-подрастать. Ванночки, растирания, игло… как их, эти… иглоукалывания. А что вы думали? А все делали! К знахаркам возили, к неврологам, нас лучший, Соломон Моисеевич, невролог, смотрел, но… С мячиками с этими, на всяких препаратах лежали… Мне тогда хорошо платили, я не жалуюсь, господа иногда и помимо давали, я и брала. А что, я – слуга, обслуга, я свое место хорошо знаю. Убираюсь хорошо, этому я сызмальства приучена. Не ворую, лишнего ничего не требую. Я хорошей репутацией тогда обросла. Я и у мэров работала – это вам, вот те крест, как на духу говорю! У мэров у двух! У любовниц мэров трех! У бывших жен! А мне какое дело, кто они там друг другу? Мне ребенка надо было поднимать! Верке-то моей нужно было техникум заканчивать.

Мне тогда двадцать три было, ну а Верке – двадцать один соответственно? Да! Ну и Верка уже на последнем курсе училась, как влюбилась. Да, вот натурально влюбилась. Я это первая поняла. Говорю: «Вер, а чего ж ты такая грустная?» Она ни в какую. Ну, нет, так нет. Ну, прямо буду я особо лезть… Но потом не выдержала, конечно: «Вер, ну кто?» Она и призналась: «Знаешь, – говорит, – ты, главное, не пужайся, он офигенный мужик, но выйдет только через полтора года. Я, – говорит, – боялась тебе сказать, он за грабеж сидит, но он не виноват, вот те крест! Я его еще до посадки знала. А тут он мне как писать из тюрьмы начал – я поняла, это оно!» Ну, я сначала, как сейчас говорится, прифигела, конечно. Потом вижу: ну Верка-то прям страдает! Говорю: «Ну фотку покажи, что ли!» Ну и она показала. Ну такой мужик! Ну закачаешься! Красивый, на фотке, ну вообще! Ну Брэд Пит! Вот вылитый наш, сибирский, Брэд Пит! Но, правда, за грабеж сидит. Верка мне так рассказала про него: хороший мужик, работящий, жену свою, изменщицу, любил, ребенка обожал, бизнес, правда, с мудаками какими-то делал, сел вообще ни за что – за грабеж с небольшими отягчающими! Я и поверила. И стали мы нашего Кольку вместе с Веркой с зоны ждать. Верка даже фотки наши вдвоем отправила. Он вот тогда и написал: «А это что рядом с тобой за тумбочка?» Тогда и приросло. Ну, он не хотел обидеть, он же не знал, что я сестра… Я сначала обиделась. Ну, я уже тогда полненькой была, но это с сейчас несравнимо, конечно…

Я Верку на свиданки на зону к нему отпускала. И письма она мне егоные читала. Ну, ничего не скажу, там, по-моему, любовь настоящая была… Он ей такие слова писал! Любимая, солнышко мое, лучик мой, котенок мой сладкий! Иногда я на нее злилась – это правда. Вот что есть, то есть. Обижала ее. Ей на свиданку ехать, там уж все собрано. И Кирюшка-то на мне. И работа на мне. Я ей кричу: «А как мне с Кирюшей-то быть?» «Ну сделай что-нибудь!» – она мне кричит. Я теперь в журналах читаю, что это я от нерелезованности… Там написано. Ну, наверное… Так я ж, конечно, от этой нерелезованности и кричала на нее, и нотации читала. Иногда с работы приду: «Мать ты, перемать, – говорю, – почему массажные рукавички там и лежат, где я их оставила?» Нерелезованность – это…

Ну и мы жили так: Верка к своему Кольке ездила, мы с Кирюшей работали, квартиру снимали, лечились…

И вдруг мне Сеня написал, аж через год, уже в апреле. Ну что, ну как ты, милая моя Светочка, мой цветочек аленький? Я млею, конечно, а про себя думаю: видел бы ты этот цветочек, то не цветочек, то баобаб… Но в душе надежду, конечно, лелею. Ну и Сеня мне пишет, что он в другой город работать перевелся, но согласен приехать повидаться. Я написала: приезжай, конечно… Сама про себя решила не готовиться, вдруг еще что случится, вон у Верки тени какие-нибудь возьму, подмалююсь в последний момент… Сговорились, назначили дату, через пару месяцев, когда в отпуск он пойдет.

А потом Колька-то и вышел. Так оно вышло-то нехорошо, но не то что вышел, а то, что, как это сказать… Нехорошая, в общем, компания получилась… Валька-то к нам приехал жить с деревни, тогда в деревне-то совсем плохо стало, но… На заработки приехал, учиться не хотел. На стройке вкалывал. И его

Перейти на страницу: