В общем, звонит мне как-то Верка на работу утром, голосит. Они, мол, Колька с Валиком, по пьяни машину угнали. Я: «Что? Ничего понять не могу! Подожди, щас приеду!» Отпросилась в тот день. Там хорошие хозяева были. Приехала в СИЗО. Верка там сидела. И к нам сразу подходят три или пять даже адвокатов. Все свои услуги предлагают, видимо, тогда в обществе сильная эта самая нерелезованность была… И один мне так понравился, лицо такое хорошее. Я говорю: «Ты его вытащишь?» Он говорит: «Не вопрос. Одного – вытащу, другому до двух скошу, условки там не будет никак, поскольку рецидив». Я говорю: «Сколько?» Он мне сказал. Верка рыдает: «Где ж мы такие деньги возьмем?» Я говорю: «Вер, не ссы, пожалуйста, мы же семья, просто я буду маленько больше работать». И Верунчик успокоилась. Сначала рыдала так, а потом смотрю: у меня на груди ну чисто ребенок, затихла и трясется только. Совсем дите. Исхудала… Под глазенками тенеты залегли… Еще бы – столько страдать. И тут мысль вдруг пронзает: «А Кирюшка-то с кем?» Я вскочила, и Верка у меня на руках никак успокоиться не может, и Кирюшка там… Бегу, молюсь, чтоб ничего страшного. И еще вспоминаю: сегодня с Сеней же я встречаюсь. Прибежала домой, схватила Кирюшку и на вокзал рванула. Ну, думаю, была – не была, судьба ведь решается! На маршрутке, потом на автобусе – лечу к нему! На два часа я тогда всего лишь опоздала. А он не дождался, гад… А может, и не судьба была. А может, и к лучшему. Ну что я тогда: некрасивая, с тушью размазанной, в старых кроссовках, с маленьким на руках… Может, и к лучшему…
А потом я еще работала, ну, в общем, ничего серьезного на самом деле, и сумму-то собрала и тому адвокату с хорошим лицом отдала… И тогда он сказал, что дело плохо, нужно еще четыреста тысяч, потому что они там человека порезали… Двести – следователю, двести – потерпевшему. Я чуть с ума не сошла! Наш Иисусик маленький, симпапулечка! Он-то здесь при чем? Он не виноват же, у него ж просто воспитания не было! Это ж его все Колька на кривую дорожку свел! У него же кудри золотые! Адвокат сказал: если деньги соберу, то все будет нормально. Я к тем хозяевам побежала, у которых работала. Они, конечно, денег не дали, но Игнатьевич-то, хозяин, позвонил своему другу, директору банка, они там в какой-то спортивный кружок-качалку вместе ходили, как я поняла… Ну вот, позвонил, и мне без бумажек, без ничего кредит сразу оформили. Я ж официально-то безработная была, а они там нарисовали что-то… Ну вот, дали мне четыреста тысяч, я адвокату и отнесла. Потом со следователем еще мы говорили. Следователь сказал, поможет. Этот парень-то, которого они порезали, он заявление за деньги-то забрал. Мне потом Валька и рассказал, как дело было: парень-то тот первый их материть начал. А они уже потом его порезали маленько и машину забрали, в отместку вроде… Ну, мальчишки же, но…
Ну, следствие прошло, а дальше суд. И прокурор для них на суде пять и двенадцать запросил. Пять лет для Вальки нашего! Вот тогда, на суде, у меня первый сердечный приступ и случился. Я так думала, что сердечный приступ. Меня тогда на скорой увезли, и я потом уже узнала от адвоката с хорошим этим лицом, что три и семь дали… А на скорой меня спросили: «Вы знаете, что такое преднизолон?» Я говорю им: «Нет». Они говорят: «Ну вот, теперь будете знать. У вас астма». Так и стала я с астмой ходить и потом узнала, что на преднизолоне толстеют. А мне что толстей, что не толстей, все равно худой не станешь. Правильно? Ну, подумаешь, астма, вон по телевизору у людей рак показывают…
А Кирюшка-то вот в этот момент, он как чувствовал, понимаете? Он же первое слово тогда у нас сказал! Знаете, какое? Лошадка! Лошадка! Это он на мультик показывал и так сказал! А потом вообще фразами говорить начал, говорит: «Лошадке надо бегать!» Ну, это он, говорю, на мультик показывал и сказал. Что, мол, вот лошадка бежит, и ей надо бегать… Я тогда не могла вообще: брат в тюрьме, Веркин почти муж в тюрьме, а он – «лошадка!» Ну золотой мальчик! Золотой! Абсолютно, в силиконовой долине работать станет!
Я тогда много читать начала – я же ничего не знала – в газетах: ну, как сидят, как там что. Прочитала тогда про пытки, про много чего, мне так плохо было. Ой! Но мне-то что, я ж на преднизолоне, а вот он-то. Письма писал, говорит: «Светка, ты мне как мама, вышли денег! А то совсем блатные замучили!» Ну я и старалась. У господ, бывает, деньги получишь, много денег, ну по нашим-то меркам, а там уж по конвертикам рассуешь: это нам с Веркой на жизнь, это Кирюше на лечение, это Валику на тюрьму, то есть на нужды, это Кольке… Сейчас хорошо, сейчас карточки, это прямо очень удобно, прямо спасение для меня – все помню: кому, сколько, куда… Ну и на свиданки ездила. Там поездом двое суток. Соберешься бывало, закупишься и везешь ему. Там уж, в общежитии-то тюремном, наготовишь и кормишь, кормишь его, чтоб хотя бы впрок наелся… Говорил, не обижают его. А глаза грустные, тоскливые такие. Ой, как у меня сердце-то кровью обливалось, когда я его в тюремной робе видела! Ой, мамочки, как мужикам тяжело у нас в стране жить! Сначала армия, потом тюрьма…
Ну вот, Валька с Колькой у нас сидели – зато Кирюша рос. А потом и Валька вышел. Ну, мы его на радостях с Веркой на вокзал встречать поехали, нам заранее он еще из тюрьмы писал. Принарядились, шампанского купили. А Кирюшка-то у нас тогда уж