– Тсс…
Она прекратила кричать, но тихо плакала, я убеждала, гладя короткие торчащие волосы, что никакого паука нет, она настаивала на том, что он есть, что я должна искать, иначе она умрет, и наконец я стала сцеловывать ее слезы и обняла, а потом мы стояли так, обнявшись, покачиваясь, пока она не успокоилась. Ее шея пахла очень остро.
Через какое-то время мы пошли дальше как ни в чем не бывало, мы вышли на прямую песчаную дорогу, и здесь уже не было того покоя, тем более издали доносился странный тяжелый гул. Зато здесь было светло, почти так же светло, как в лагере – теперь, когда осколок луны наконец прорезал перламутровую ткань облаков и выпал. Мы шли про продавленным шинами углублениям, Лера – слева, я – справа, между нами – заросшая срединная полоска. Лерины руки странно-прямо свисали вниз, кисти подрагивали.
Мы шли уже минут двадцать, когда увидели на дороге кошку. Мы замерли, и она замерла, глядя на нас прозрачными глазами, в которых на глубине текло и кружилось внимание. У нее были очень длинные лапы, пушистый хвост и острая мордочка.
– Лисичка, – прошептала Лера с хриплым восхищением, и я тоже узнала – какая же это кошка! В лунном свете лисица не выглядела рыжей, все вокруг было сейчас в других тонах. Она казалась зеленоватой. Я сделала тихий-тихий шаг, чтобы приблизиться и рассмотреть, но лисе этого хватило как сигнала к бегству – она развернулась и скрылась среди стволов. Лера разочарованно выдохнула.
Мы попытались увидеть лисицу там, внутри леса, но ее и след простыл. Однако, приглядываясь, мы увидели других животных и, немного испугавшись, снова схватились за руки, шли теперь близко к срединной полоске. Все было полно животных. В свете, стекающем сверху, как кровь порезанных облаков, мы видели прозрачно-голубых волков, поводящих густыми меховыми шеями, черных блестящих змей, извивающихся прочь, бледнооранжевых оленей под хрустальными конструкциями рогов, бледно-розовых кабанов, радужных бобров в озере, из которого пила маленькая просвещающаяся лиловая рысь. И зеленых куниц, и синюю сову, терзающую тень синей мыши, и огромного золотистого муравья, и других, опознать которых в движении мы не успевали. Все они дышали и двигались в прозрачных разноцветных телах, и запах электричества и псины распространялся по лесу; мы слышали их голоса, звуки, тонувшие в нараставшем непонятном гуле. Животные не выходили на дорогу – то ли не могли, то ли боялись. Кажется, мы ненадолго привлекали внимание некоторых из них, те даже высовывали к дороге мордочки, но тут же прятались. Лера не испугалась огромного паука с бриллиантовым телом и платиновыми ногами, качающегося на растянутой у самой дороги паутине.
Не знаю, почему я подняла свою руку – в которой держала ее руку – и прижала ее ладонь к своей щеке. Она посмотрела на меня из-под торчащих ресниц точно так же, как смотрела до того лиса́, глаза были такими же. Я растерялась и отвернулась.
Наша песчаная дорожка пересекалась с другой такой же дорожкой. Я смутно припоминала это место из походов с отрядом. Мы остановились на перекрестке, но тут же выяснилась ошибка: второй дороги, с которой перекрещивалась наша, я не узнавала. Она была намного шире нашей. И потом, видимо, по ней очень давно не ездили и не ходили – ее серединка была не просто заросшей, она возвышалась, как ступенька, из нее росли уже не травы, а молодые деревья, травы же были там, где продавлено колесами. Мы смотрели: так бывает с дорогой, которой не пользуются, и становилось одновременно радостно и жутко. Она вела куда-то наверх.
Но гул мешал все сильнее, теперь он перекрывал все остальные звуки, и наконец мы увидели его источник – то ли потому, что они теперь были ближе, то ли потому, что здесь лес становился реже и было лучше видно.
С холма один за другим спускались танки, еще маленькие, как модельки, но уже очень громкие. Земля под ногами болезненно вибрировала. Я посмотрела на свои ноги, на запачкавшиеся кеды. Я понимала, что даже если лагерь не для зеков, нам нельзя было выходить. Мы не должны были выходить. Мы бы могли найти какой-то укромный уголок для двоих на территории лагеря – ведь это тоже запрещено, почему мы так не поступили? От страха мне показалось, будто на шею накинули петлю и стягивают все сильнее. Не тот страх, что перед завхозихой, тот был игрушечный, а не смерти. Звери уходили и прятались, вскоре совсем никого не осталось, кроме нас двоих.
– Они по этой дороге, – сказала я, имея в виду заросшую. Я думала, танки едут по ней. Лера покачала головой, и я не поняла, соглашается она со мной или нет. Перед тем как окончательно накрыла паника, мне стало жаль выросшие на дороге деревья. Танки увеличивались на глазах, готовые наползти, рычанье стало ужасным.
Мы рванули, не зная куда. Бежали напрямик, в этом ужасе держалось одно правило – не отпускать рук. Сцепленные, они мешали бежать, мешали каждому движению, еще и стволы все время, но мы обе знали: если расцепить – конец. Сейчас думаю, что мы были правы, потому что если бы мы потерялись тогда, вряд ли хоть одна из нас выбралась бы. Мы задыхались, забегая на новый холм, а потом выдыхали, сбегая вниз. Наши ноги попадали в дыры, может быть, норы, цеплялись за какие-то низкие сучки, несколько раз мы падали, но не отпускали друг друга. Мы не обращали внимания на мелкие ветки, ломали их на бегу и на паутину больше не обращали внимания. Не знаю, как долго мы так мчались по трясущейся земле, под грохот раздавленных стволов, в направлении, перпендикулярном движению темной колонны. В какой-то момент стало совсем тихо, не было слышно ничего, кроме нашего тяжелого, в унисон, дыхания.
А потом мы оказались у дороги. Настоящей асфальтированной дороги – по ней автобус привез нас в лагерь одиннадцать дней назад. Сидели на обочине. Джинсы были влажными от пота, мокрая насквозь рубашка пижамы липла к телу. В кедах чуть ли не хлюпало. Немного придя в себя, я посмотрела на Леру – она опять плакала.
– Плакса! – прошептала я. Вышло не обидно, а ласково. Я наклонилась к ней и поцеловала ее в губы. А потом моя голова упала ей на колени. Я так перепсиховала, так вымоталась, пока мы бежали. И они еще могли настичь нас, но мы уже не могли