В этих беседах Алекса сбивало еще и то, что ни с того ни с сего он начинал мысленным взором видеть места и пейзажи, никак не связанные с темой разговора. Эту дикую странность он заметил в себе еще в детстве. Но шло время – и «картинки не в тему», как называл их сам Алекс, улетучились, стерлись, забылись. Все началось снова и с утроенной силой, когда появился старик.
Как-то дед рассказывал о том, что его знакомый, некто Илзе Гор, никак не мог рассмотреть свое счастье, которое росло у него на носу. Алекс тогда еще подумал: что за странный образ – счастье, растущее на носу.
Как потом оказалось, у Илзе на носу возвышалась бородавка. Большая, безобразная. И в каком-то пабе его заметил режиссер, снимавший детский художественный фильм. Понятно, что сначала он приметил бородавку, а не самого Илзе Гора.
Так Гор стал известным актером. Но не суть. Когда дед все это рассказывал Алексу, тот отчетливо видел мысленным взором поворот с одной давно знакомой ему трассы. За поворотом, чуть ниже по улице, жили его дальние родственники. Алекс был в этом месте всего два раза в жизни. Как, благодаря чему его воображение занесло именно туда?
И вот дед Жавю говорит, а он созерцает это место, причем пейзаж зимний, хотя бывал там Алекс оба раза летом. Вот так странность – в ходе рассказа деда пейзаж упорно просматривался именно в зимнем исполнении: два электрических столба, трансформаторная будка, заснеженный пустырь. Ветер, носящий поземку по снежному насту. По трассе едут редкие машины, в основном – фуры. Вот к чему это все?
Дед Жавю был странный человек.
Или вот еще. Рассказывал он об одном футболисте, с которым дружил в юности. В запале игры тот сломал два ребра своему коллеге. Причем не футболисту команды противника, а нападающему своей же сборной. Этот его друг носил потом в себе боль, он был травмирован этим эпизодом навсегда.
А что же Алекс? В этот момент он видел ветку вишневого дерева на фоне синего неба, а на ветке той огромное количество спелых вишен. Они покачивались на легком теплом ветерке, ударяясь друг о друга и тихо звеня.
Есть ли всему этому объяснение? Где-то оно есть… Но не тут, не с нами.
Когда Алекс открывал деду самые сокровенные детали своих умозаключений, он называл их пухлыми мыслями. Когда Алекс говорил ему о любимой музыке, он называл ее отрыжкой. Так и говорил – ну и каков же звук отрыжки музыки? Приятный? Унавоживает твой слух? Хорошо, молодец. Как же прекрасно воняет твоя музыка – сласть!
Дед Жавю. Все сидел и сидел в своем углу. В призрачном кресле. В сонной табачной дымке.
Поначалу Алекс злился. Дед расстреливал его своей едкой иронией, но Алекс снова воскресал. И мысли его вновь опухали, будто глаз от укуса осы. Признаться честно, он и сам это чувствовал – опухоль на том месте, где лишь минуту назад были важные и ценные мысли. Затылок прямо распирало в разные стороны. Но как же в этом признаться? Это трудно. Легче же прижаться опухолью к стене, чтобы дед не замечал, и дальше как ни в чем не бывало выдавать суждения поразительной глубины и ценности.
Иногда Алекс говорил и говорил, без устали, не обращая внимания на мольбы и просьбы деда Жавю остановиться. И тогда дед вставал, шел покачиваясь в кухню, наливал себе вина и залпом выпивал. Вместе с вином он глотал слезы и ресницы, что сыпались в бокал с его морщинистых век. А потом просто стоял, с удовольствием позволяя окну глядеть в себя.
В одном Алекс был точно уверен: дед Жавю знал тайну убийства Нины еще до того, как это случилось. Все говорило об этом: его сутулость, худоба, седина, холодные глаза, запах вина изо рта, шаркающая походка. Конечно, он все знал.
– Ты мне просто снишься, дед Жавю. Ты все сидишь в своей темной комнате, в своем скрипучем кресле, и дымишь. Ты молчишь, все только смотришь вдаль сквозь стены и туман. Существуешь ли ты на самом деле? Я помню все твои сказки до единой. Кресло-качалка – единственное, что держит тебя на поверхности земли. Ты одной ногой уже там, дед Жавю. В той стране, откуда вылетают сухие ветки мыслей твоих, снов и песен.
Как смеешь ты учить меня? Тебя бы кто научил, старый пыльный мешок. Но лицо твое реально. Этот нос набок, эти морщины, губы в ухмылке, эти ведьмины космы. Ты вообразил себя ветром, что медленно ползает среди деревьев и скал. Руки твои оплели, как змеи, моря, небеса и горы. Ты делаешь начесы пустыням гребешками своих пальцев.
Я не знаю, чему ты учишь меня. Молчанию? Улыбке? Как правильно шаркать ногами? Как с наибольшим эффектом сморкаться и чихать?
…Ты мне просто снишься, дед Жавю.
– А хочешь, я слово в слово перескажу тебе одно воспоминание Нины? Из него можно сделать рассказ или фильм – настолько оно эротично. Слово в слово, дед Жавю.
Дед заперхал. Кашель его перешел в смех. Он резко остановил свое кресло, встал с него, медленно приблизился к Алексу. Наклонил лицо свое к самому его носу. Почему-то именно к носу. И сказал:
– Не надо рассказа. Просто найди его. Найди убийцу Нины.
Воспоминания Нины № 3
«Я была дома у мамы. Резала овощи, чтобы сделать луковый салат. На улице резвилась метель, она меня успокаивала. По крыше дома напротив лазили рабочие, закрепляли какой-то штырь. Я дома, в тепле, а они там, на крыше, в снегу. От этой мысли стало еще теплее.
Мама прилегла в комнате на втором этаже. Времени было часа четыре. Так тихо и хорошо было на душе, что хотелось распахнуть окно и обнять метель, сгрести ее со всего неба, прижать к себе и убаюкать как страдающее от гриппа дитя.
Работал телевизор, в передаче показывали Алекса. Он говорил о том, что вскоре границы России расширятся, что наша страна станет больше. Я запомнила одну его фразу полностью: «Таков духовный запрос большинства граждан страны, и мы обязаны на него откликнуться».
Мне вдруг захотелось выскочить из дома без одежды – и бежать, чтобы найти его. Почему я постоянно должна ждать его, искать его мысленно? Где сейчас он может быть, мой Алекс?