НОВЕЛЛА. Чушь какая! Вот я четырёх мужей похоронила – и каждый из них лучше предыдущего был. Ну и кто из них моя половина?
АЛЯ. Может, все они были восьмушками?
НОВЕЛЛА. Может быть, и так. Только любила я их сильно.
АЛЯ. И всё равно стали монахиней.
НОВЕЛЛА. Пока не стала. Я только послушница. Чтобы стать монахиней, надо сначала в послушницах походить, потом иноческий чин – это называется рясофорный постриг. Вот Павла у нас инокиня. А потом уже монашеский постриг. Есть ещё схимонахини, у нас была одна, только умерла года три назад, что ли…
АЛЯ. А вы постриг почему не принимаете? Сколько вы уже в монастыре живёте?
НОВЕЛЛА. К постригу нужно быть абсолютно готовой. От мира надо отречься, от желаний своих. Я здесь пять лет живу и не уверена ещё, что пора. Сидит что-то внутри мирское.
АЛЯ. Так, может, это «пора» и не наступит? Послушницы ведь могут уходить из монастыря?
НОВЕЛЛА. Незачем тогда и приходить. Ты пойми, раз оказалась в монастыре, значит, уже Богу что-то пообещала. А потом – развернулась и ушла? Так нельзя. Он за такое наказывает строго. Нет, я счастливую жизнь прожила. Мужчин любила, работу любила. И начальством побывала: к двадцати годам уже зав. производством была!
АЛЯ. Чем заведовали?
НОВЕЛЛА. Да тем же, чем здесь – питанием. Заводской столовой. Только это не то, чем можно заработать хорошие деньги. Я оттуда быстро ушла.
АЛЯ. Куда?
НОВЕЛЛА. На Кудыкину гору. В смежную область. Занялась космическим питанием.
АЛЯ. Рагу в тюбиках?
НОВЕЛЛА. Когда в тюбиках, когда в пакетиках… Ладно, хватит картошки, берись за морковку. А мне ещё телеграмму надо отбить на Марс.
АЛЯ. Он сегодня плохо принимает, там тоже буря.
Входит мать Агата.
АГАТА. У вас, говорят, новенькая в простое?
ПАВЛА. Как это в простое? Овощи на завтра чистит.
Агата заглядывает в ведро.
АГАТА. У, хватит картошки – вон сколько много начистила. А мне в храме прибираться руки нужны. Благочинная благословила.
НОВЕЛЛА. Ну, раз благочинная, то забирай.
АГАТА (Але). Нечистоты у тебя нет?
АЛЯ. Я помою руки.
Новелла фыркает, Павла укоризненно качает головой.
ПАВЛА. Нечистота – это так называется, когда кровь идёт. Ну, менструация.
АЛЯ. Нет. А много тут такого, непонятного? Может, словарик есть? А то я такой дурой себя чувствую.
НОВЕЛЛА. Ничего, пообвыкнешь, разберёшься. Ну, топай!
II
Мать Агата и Аля в церкви, выходят с солеи.
АГАТА. Надо попросить, чтобы промышленным степлером дорожки к полу прихватили. Постоянно сбиваются. А вдруг запнётся кто-нибудь, упадёт? Матушка ругаться будет.
АЛЯ. А разве можно промышленным степлером… В храме?
АГАТА. А чем мы недостойны?
АЛЯ. Ну, просто это вроде как современное что-то, а церковь – она наоборот…
АГАТА. Ох и путаница же у тебя в голове! Что ж нам, вообще от технического прогресса отказаться? Ладно, давай работать. Я буду подсвечники чистить, а ты полы мой. Начинай с солеи.
АЛЯ (нерешительно). Мать Агата, а что такое солея?
АГАТА (удивлённо). Ну вот эта – поперёк амвона.
АЛЯ. Ааа… А амвон где?
АГАТА. Ну вот, посередине, где поп стоит, – это амвон. А где клирос поёт, где мы с тобой дорожки поправляли, – это солея.
АЛЯ. А всё вместе – алтарь?
МАТЬ АГАТА. Алтарь – это та часть, которую не видно, куда Царские врата открываются. За солеёй и амвоном. Куда женщин не пускают! Ты вообще про устройство храма хоть что-нибудь знаешь?
АЛЯ. В институте у нас была история искусств, нам про храмы рассказывали. В основном про зарубежные, католические, но и наши были. Я слово запомнила – апсида!
МАТЬ АГАТА. Будь здорова!
АЛЯ (смеётся). Спасибо.
МАТЬ АГАТА (сердито). В храме не смейся! (Видит, что испуганная Аля закрывает рот сразу обеими руками.) Ну, иди, мой, я тебе Псалтирь потом дам и книжку по устройству храмов. Вы в институте учили церковнославянский?
АЛЯ. Учить-то учили, только все эти псалмы, каноны и кафизмы читаются не подряд? Как я пойму, на какой странице и что именно сейчас читают?
АГАТА. О, это легко выяснить.
АЛЯ. Да? Каким путём?
АГАТА. В основном опытным. Есть ещё Евангелие, тоже на церковнославянском. Возьмёшь?
АЛЯ. А в чём разница с Псалтырём?
АГАТА (изумлённо). С Псалтирью? Ох… Прости, Господи! (Крестится.) Я тоже когда-то приехала в монастырь такой вот невеждой. Но мы-то – дети галактики, росли без Бога. А вам что мешает, когда все источники доступны: книги, церкви, обряды! Просто неучи какие-то, прости уж.
АЛЯ. Вы – дети галактики, а мы – ваши дети. Меня мама вообще левой рукой учила креститься. Я ведь левша, до сих пор, бывает, путаюсь. У меня мама секретарём комсомольской ячейки была. И бабушка тоже. Я бы, наверное, и сама по партийной линии пошла, родись в то время.
АГАТА. А мама в церковь ходит? Посты соблюдает?
АЛЯ. Ходить-то ходит – дождь переждать, – только ничего не понимает. Как и я. Да и посты… Ну как их соблюдать, когда вокруг такая суматоха?
АГАТА. Знаешь что, мятущаяся душа? К батюшке подойди, поговори. Не на исповедь, а так. Он тебе скажет, как быть. А пока иди уже мыть полы!
Аля моет полы на солее, с одной стороны, потом с другой, перемещается в среднюю часть храма. Агата чистит подсвечники, напевая «Богородице Дево, радуйся!».
Входит Архимандрит. Аля распрямляется и смотрит в нерешительности.
АГАТА (толкая Алю). Иди к батюшке! Спроси благословения! (Показывает, как испрашивают благословение.) Руку даст – поцелуй. Перчатки сними!
Аля снимает перчатки, подходит, испрашивая благословения, к Архимандриту.
АРХИМАНДРИТ. Руку-то поменяй. Правая сверху.
Аля меняет руку. Получает благословение, смотрит на Архимандрита, не знает, с чего начать.
АРХИМАНДРИТ. Трудно в миру?
АЛЯ. Очень.
АРХИМАНДРИТ. Ну, поживи… год проживёшь?
АЛЯ. Год?!
АРХИМАНДРИТ. Разве тебе здесь плохо?
АЛЯ. Нет, мне хорошо. Жить захотелось, смеяться. Но год?!
АРХИМАНДРИТ. Москва скоро в преисподнюю рухнет, нечего там делать. Грехи да скорби. А здесь благодать, икона державная чудотворная, матушка заботливая, добрая. Живи! Скоро Великий пост начнётся, на Пасху похристосуемся, потом Троица, а дальше Успение, Рождество – вот и год пройдёт. А за человека того не молись, не надо. Ему не поможешь, а себя загубишь.
АЛЯ. Откуда вы знаете про того человека?
АРХИМАНДРИТ. Ох и трудно догадаться! Молодая, красивая, заплаканная. Что ты ещё в монастыре забыла? Ведь