АЛЯ. Нет-нет, все живы, слава Богу.
АРХИМАНДРИТ. Слава Богу! Слёзы одни в Москве. У нас – похорошела, похудела! Глаза засияли. А ведь приехала чучело чучелом.
АЛЯ. Я же не знаю ничего этого – церковного. Я ведь и приехала случайно, женщина на форуме посоветовала. Очень ей здесь понравилось, и икона чудотворная. Ты, говорит, приложишься, и сразу легче станет.
АРХИМАНДРИТ. Только приложиться – мало. Думаешь, одним разом душу свою спасёшь? Нет, спасение – это дело долгое, на всю жизнь рассчитанное. В миру труднее спасаться. А за год и сама изменишься, и в миру что-нибудь поменяется. А может, понравится тебе, так насовсем у нас останешься.
АЛЯ. Нет, что вы! Я об этом не думаю.
АРХИМАНДРИТ. А ты подумай. Время есть. Помолись. Как умеешь, так и молись. Бог всякую молитву слышит. Ну, беги с миром, чадо!
Первая молитва Али
После обеда я пошла к реке. Вдоль забора худо-бедно лежал снег, но та половина дороги, куда тень от забора не достала, почернела и расхлябилась. А в поле снег голубел во впадинах и рычал под моими шагами. Сбоку рассеянно стоял лес.
«А вдруг – война!» – подумалось мне.
Издалека налетел гул бомбёжки, наши отступили, а я осталась прикрывать. Достала из-за спины винтовку, посетовала на то, что мало патронов, решила, что пусть у меня будет пулемёт, он надёжнее. Перебежками продвигалась вдоль леса, ползла по-пластунски, подбегавших фрицев косила из пулемёта и забрасывала снежками-гранатами.
Когда кончились патроны, немцы подошли совсем близко и хотели взять меня живьём.
Снежной горстью запорошила лицо подбежавшего врага и прыгнула в кусты. Сердце колотилось, нерусская речь звучала то впереди, то сзади, и страх в груди распрямлялся пружиной, требуя вскочить и мчаться, не чуя дороги. Проваливаясь в наст, отшвыривая ветки кустов от головы, подныривая под ними, я отступила за дерево, потом за другое. Но надо было выходить к нашим, надо было форсировать речку, и пришлось выйти из лесу, и меня убили, и я долго лежала в снегу, глядя в небо застывшим взглядом.
Потом встала и огляделась. Высился на пригорке монастырь, пустое поле лежало тихо и бесполезно.
Возле берегов тающей реки лежали льдины с глубокими стариковскими трещинами. Льдины были готовы отломить тяжёлые тела от приставучего берега и двинуться в путь. Я нашла прочную палку и стала им помогать. Первая льдина ждала этого момента и оторвалась легко, оттащив и обрушив кусок снега с кромки крутого берега. Похожий кусок одновременно свалился в воду с другого берега, и оттуда с шумом кверху рванулись утки. Льдина меж тем вырулила на серёдку реки, почти целиком заполнив растаявшее пространство, немного проплыла и тонкой кромкой вонзилась в ещё замёрзшую поверхность.
«Не дело!» – решила я и стала отрывать тяжёлые куски льда и бросать их, чтобы пробить моей льдине дорогу. Попутно я толкала другие льдины, они пихались и ломались меж собой. Это было важно: я помогала весне наступить. Одна льдина не желала плыть или ломаться, я изрезала ею руку и начала бить ногой. Льдина разломалась, дерево, за которое я держалась, оказалось гнилым. С не самым православным возгласом я полетела в воду. Затормозила на полпути спиною об грязный берег, зато ног почти не промочила.
«Я ёжик, я упал в реку!» – громко подумала я среди тишины. Вода зазвенела в ответ, и по-птичьи запело дерево.
Да, тишина здесь такая, что слышны самые далёкие звуки – они разлетаются по огромному небу, как звёзды и птицы, они бьются о купол храма, оседают на крышах домов и ветках деревьев. А сами дома плывут над оврагом, как будто взаправду – в небе.
И, как в детстве, пахнет долгой счастливой жизнью, в которой не будет ни горя, ни обид, ни взрослой тоски по тому времени, когда можно было палкой пробивать дорогу весне…
Затемнение.
III
Прошло несколько недель. Кухня. Новелла хлопочет у плиты. Аля моет посуду после трапезы.
АЛЯ. Я раньше думала, врут всё про иконы и мощи. Ну то есть не специально врут, а сами себя обманывают: что вот приложишься – и вроде как тебе легче. А сейчас я каждый день в храме, и мне, правда, легче становится. И так странно, вот когда сегодня прикладывалась к шкатулке с мощами апостолов, то вдруг не смогла дышать. Не задыхалась, а просто внутри уже было что-то большое, лёгкое. Как воздух, только другого состава. И вот служба начинается, идёт, а я к себе прислушиваюсь и понимаю, что в теле вообще ничего не болит. А ведь болело накануне. И ещё: когда идут земные поклоны, и поднимаешься вверх, такое чувство, что можно оттолкнуться от пола и взлететь под купол. Только неудобно при матушке…
НОВЕЛЛА. Поэтому надо прочнее держаться за землю. Носи с собой гирю.
АЛЯ. Я знала, что вы будете смеяться. Ну и смейтесь, мне даже приятно.
НОВЕЛЛА. Меня эта чудотворная на ноги поставила, я, когда приехала, вовсе ходить не могла. Чего мне над тобой смеяться?
АЛЯ. А ещё там среди украшений висят серёжки с аметистом… У моей мамы такие были. Прямо точно такие же.
НОВЕЛЛА. Забавно. Мне наш монастырь снился ещё тогда, когда сюда не собиралась. А жизнь у меня тогда совсем другая была… Но, знаешь, такой случай… Ещё последний муж был живой, пришлось мне в метро ехать, машина у нас сломалась, а надо было срочно приехать в одно место. И как так вышло, я не поняла, но я сумку оставила с любимым кольцом-печаткой. Так жалко было! Там ещё в кольце лежало кое-что… Тайник был.
АЛЯ. А что лежало?
НОВЕЛЛА. Космический мармелад. Да неважно что! Главное – обидно было, и на деньги попала. А вот сюда приехала, к иконе подошла, а среди драгоценностей – это кольцо! Один в один! Значит, судьба…
Входит Шурик.
ШУРИК. Привет!
НОВЕЛЛА. Шурик! Вот ты сюрприз ходячий! Вернулся в бабье царство?
ШУРИК. Ага. Матушка благословила помогать, как раньше.
НОВЕЛЛА. Ну, молодец, у тебя руки откуда надо растут. Не то что Толик: если не сломает, то уронит. С тобой нам полегче будет.
ШУРИК. Ты говори, если что надо, Новелл. Я всё сделаю, что надо. Я это…
НОВЕЛЛА. Что надо, что надо… Ты заходи после ужина. Баки помойные вынесешь. А там посмотрим.
ШУРИК. Буду!
Уходит.
АЛЯ. А разве положено мужчинам после ужина здесь быть?
НОВЕЛЛА. А помои коровам ты сама потащишь? Там