Борис Францевич взболтнул вино в фужере, выпил и покачал головой:
– Все же проигрывают отечественные вина импортным. Вода, спирт и краситель. Никакого намека на выдержку. Зато этикетка позолоченная.
Эрик быстро покончил с вином, как будто ему рекомендовали залить печаль процеженным компотом. Спать он лег раньше обычного, но долго ворочался, слегка одурманенный кислым сухим. Натруженные ноги гудели, поблизости витал дух свирепого моря, ледяные волны лупили в спину, а в мыслях плескалась строптивая девочка.
Через неделю, к следующим выходным, Эрик воспрял духом и позвонил Эльзе. Повод для встречи с Гофманами у него был основательным. Борис Францевич подготовил друзьям гостинец: двух красивых копченых лещей и пакет с балтийским деликатесом – вяленой корюшкой.
Эрик передал Инессе Самуэльевне презент от отца и задержался у Гофманов на чай. На предложение прогуляться по историческим местам города Эльза ответила:
– Устраиваюсь на работу. Завтра могут позвонить из салона. – Она фактически отклонила приглашение Эрика. И спросила, поморщившись: – Это твоя рыба тухнет на кухне?
– Моя. Лещ и корюшка, – пояснил Эрик. – Отец сам ловил, сам коптил и вялил.
– Ну и воняет, – скривила недовольную физиономию Эльза. – С детства не ем рыбу. Она пахнет тиной и затхлой водой.
«Потому ты такая бледная», – чуть не вырвалось у Эрика.
Он набросил куртку, влез в ботинки и вновь, как и на море, обуздал в себе прилив трескучего гнева.
– Позвони в воскресенье после обеда, – неожиданно смилостивилась Эльза. Она замысловато улыбнулась и помахала с порога миниатюрной рукой удивленному студенту.
В воскресенье Эрик показал ей кафедральный собор. Они постояли у могилы Канта, осмотрели памятник герцогу Альбрехту, прошлись вдоль каштанов, на месте которых стоял корпус старого университета.
– Город с богатой историей, а посмотреть нечего, – пробурчала Эльза, принимая из рук Эрика бумажный стакан с глинтвейном. – Повсюду кирпич, черепичные крыши, дожди каждый день, и ветер буянит. Агрессивная среда существования. Как вы тут живете?
– Нормально живем. – Эрик ощутил гордость за родной город. – К нам едут со всей России: туристы и переселенцы. Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток… И ничего, не жалуются. Покупают квартиры, возвращаться не планируют.
Эльзу не обидел резкий выпад Эрика. Она находилась в подчеркнуто пасмурной, созвучной промозглой погоде душевной тональности. Вывести ее из себя подобными репликами было непросто.
После экскурсии по собору Эрик твердо решил покончить с корявыми ухаживаниями за флегматичной особой. «Жил без прыщавой пигалицы, – с досадой твердил он себе под нос, – и все шло своим чередом, без потрясений: учеба, ночные сеансы компьютерных игр, открытки, никаких вторжений родителей в кое-какие дела».
Но стоило Эрику представить, что он больше не увидит Эльзу, не коснется ее локтя, не нависнет над ароматными волосами, как что-то борцовской хваткой сдавливало ему виски, и он, не в силах вырваться из мрачных, прессующих дум, погружался на топкое дно персональной катастрофы. Эрику, как избалованному ребенку, становилось страшно терять то, что ему ниспослали для утешения собственных амбиций, – ожившую игрушку с хлопающими накладными ресницами и личиком в розовую крапинку; игрушку, без которой он вновь останется один на один с зудящими мыслями о бесцельности существования без близкого присутствия женщины.
Видя, что неудачное знакомство с девушкой отвернуло сына от родителей, Борис Францевич пожалел, что вхолостую запустил необдуманный проект. Но ведь идея была хорошей. И как знать, будь понаглее его субтильное чадо, он бы с шиком гульнул на свадьбе. За собственное счастье надо бороться, иногда – драться.
«Что тут скажешь, не от мира сего, застрявший в облаках подросток, – оперировал Борис Францевич расхожими выражениями. – Все, пусть теперь сам знакомится, учится, разгребает завалы на выбранном пути. Хватит, я удаляюсь».
4
Декабрьским морозным вечером, когда лужи сковал тонкий хрустящий лед и лунный свет выхватил из чернильно-фиолетовой дымки фасад кафедрального собора, Эльза возвращалась домой из салона. Четыре раза в неделю она пересекала остров Канта по пути на работу и в обратном направлении. Этот маршрут она выучила наизусть. Органная музыка, звучавшая под сводами собора, эпитафии заслуженным горожанам на восстановленных стенах, отполированная брусчатка, по которой она передвигалась неуверенно (по-пингвиньи вразвалку), наскучили ей довольно быстро. Культурное наследие Кенигсберга рассы́палось в представлении Эльзы на частички обыденных уличных пейзажей. Этот город все еще был ей чужим, таил постылые сюрпризы и опасности. Она только начинала вживаться в его зимнюю приглушенно мерклую атмосферу, привыкала к дневной хляби и утреннему катку под ногами. Но больше всего Эльзу донимала вездесущая сырость. Переломный момент наступал на полпути между домом и работой. Эльзу пробирала мелкая дрожь. Не спасали ни утепленный пуховик, ни свитер из овечьей шерсти, присланный дядей из Ганновера.
Руки и ноги мерзли, глаза слезились, сопливился нос. Эльза любила тепло. Она нуждалась в нем с детства.
В салоне Эльза отогревала руки под горячей водой, выпивала стакан зеленого чая, съедала булочку и приступала к работе. Посетительницы «Янтарной леди» постепенно вошли в доверие к юному мастеру. Красивые ногти не теряли актуальность ни зимой, ни летом. У Эльзы появились постоянные клиенты. Дважды к ней наведывался миловидный мужчина средних лет. Он остался доволен откорректированными ногтями, наградил Эльзу щедрыми чаевыми и уехал по срочным делам с худощавым другом, который прошел повторный сеанс депиляции сахарной пастой. В планах у Эльзы было взять в аренду рабочее место в салоне и попробовать трудиться на себя. В Караганде это у нее почти получилось. Деловую активность Эльзы прервал переезд в Калининград. Теперь ей снова предстояло заявить о себе и адаптироваться к недружелюбной среде, в которой не нашлось места Эрику.
Если бы мы были творцами своей судьбы, то вряд ли бы опасались вторжения непредвиденных обстоятельств в отлаженную схему повседневного существования. Эльза научилась по-цирковому балансировать, почуяв скольжение подошв по заиндевелому кенигсбергскому булыжнику, но боязнь растянуться под стенами собора на виду у любопытных туристов ее не покидала. По настоянию отца она не держала руки в карманах, когда шла домой через остров, но неизменно поднимала голову, выходя из парка скульптур, и смотрела на зеленый огонек, сочившийся тонкой струей из арочного окна соборной башни. Что-то влекло ее к той высокой ясной звезде. Возможно, постоянство символичного искусственного света, а может, непрерывный сеанс таинственного светила, поселившегося под готическими сводами древнего купола.
В детстве Эльзе почти не читали сказок, а уж о волшебном мире, созданном ее романтиком-однофамильцем, кутившим в винных погребах